Булочник и Весна

Покровская Ольга Анатольевна

С Петей мы говорили редко. Он работал – точнее, помогал отцу. И уже успел пересесть на старенький «опелёк». Я спросил, не поторопился ли он с продажей своей грандиозной тачки – может, стоило подождать, что скажет Пажков?

– Ты что! А если б разбил? Чёрт, он, знаешь, любит пошутить! – проговорил он с ужасом.

Никто не являлся к нему – ни представители банка, ни личные посланники Михал Глебыча, что, впрочем, было одно и то же. Затишье сводило Петю с ума. Он утверждал, что роскошная пауза удумана Михал Глебычем специально ему на муку.

Однажды утром, когда мы с Маргошей разгребали напоследок кабинет (примерно так же уезжал из театра Тузин), Петя позвонил и чужеватым голосом произнёс:

– Костя, мне бы встретиться с тобой.

– Ну встретимся, конечно. Степень срочности какая? – сказал я, слегка настораживаясь.

– Степень срочности? – Он усмехнулся. – А какая была степень срочности, когда ты завалился ко мне с удочками?

Мы встретились в той самой кафешке, где Мотька читала ему проигранного «Гамлета». Чёрно-красный ад этого единственного «приличного» заведения

в городке оказался Пете в масть. Любимец муз и женщин, покоритель золотого тельца выглядел отчаянно, однако старался сохранить мужество. Я от души пожал его ледяную ладонь.

– Господи, как хорошо! – проговорил он, прижав к глазам горячее полотенце. Подержал, отнял и, поморгав, словно проснувшись, скомандовал сам себе: – Ну так к делу!

Без лишних стенаний, просто и с юмором Петя рассказал мне о визите, который нанесли ему рано поутру четыре посланника от Михал Глебыча.

– Да нет, всё нормально, – сразу успокоил он меня. – Дали в рожу легонько и говорят: Пажков, мол, строго-настрого велел – никакой рукопашной. Чтоб, говорит, руки были в целости. Один спрашивает: я, часом, не мануальный терапевт? А то что-то, мол, у него с левой лопаткой хреново… Короче, сказали, чтобы завтра в шесть у входа в аквапарк с вещами. С какими, говорю, вещами? С аквалангом, что ли? Да нет, говорят, Михал Глебыч велел передать – с тёплыми! «Метку» вон даже привезли… – и Петя, порывшись по карманам, достал вещицу из арсенала детской игры в пиратов – клочок чёрной наждачной бумаги с процарапанным на нём местом и временем «стрелки».

Я выслушал его рассказ как анекдот.

– А может, не ходить?

– Нельзя, – мотнул он головой. – Только хуже будет. Втянет в это дело отца. Отец дяде Лёше нажалуется. Тот припрётся, начнёт грозить – ты его знаешь. А у Пажкова понтов своих хватает… – Петя помолчал, раздумывая. – В итоге, конечно, договорятся – и отец будет платить, как миленький, за сынка. Ну и догадайся, что меня после этого ждёт на всю оставшуюся жизнь. Короче, надо идти!

– Есть предположения, о чём пойдёт беседа?

– То есть как о чём? – удивился Петя. – О кредите моём, естественно! Я так думаю, он и сам с отцом бодаться не хочет. Так что скорее всего предложит мне что-то посильное. «Рассрочку платежей» и мир на неких унизительных условиях.

– Да ладно! Чего ты переживаешь – нормально!.. – сказал Петя и улыбнулся через силу. – Всё по заслугам. Я тут задумался на досуге: ведь я кем за эти два года стал? Мама дорогая! Откуда? Я же нормальный был человек! Меня вываляли просто в этом чёртовом времени! Хотя что значит «вываляли»? Сам вывалялся, как поросёнок!

– Это ты типа каешься?

– Это я бодрюсь, чтоб не сдохнуть! – объяснил он. – Применяю проактивный подход – что, мол, не влип по полной, а всего лишь прохожу школу жизни… – и посмотрел в окошко. За ним гремело дневное шоссе. Газовали фуры, на резком весеннем солнце блестели бока легковушек – всё сливалось в пёструю дымную кашу и текло, грохоча.

– Знаешь, чего я хочу? – обернувшись, сказал Петя. – Впервые ясно понял! Хочу взять всего клавирного Баха, ну и ещё трёхтомник Бетховена – потому что там моё детство. И больше никого, ничего. Хочу чистоты… Девушка, принесите мне чая! – бросил он проходящей мимо официантке. – Зелёного какого-нибудь. С цветами!

Официантка улыбнулась ему, как законченному психу, и через минуту принесла тяжелый чайничек «под старину».

Подняв крышку, Петя заглянул в «подводный мир». Думаю, ему привиделись утопленники.

– А это что такое красненькое? Нет, правда, что тут?

– Гвоздика, незабудка, лаванда, – отозвалась девушка.

– Кровью пахнет! – произнёс он и поглядел на меня с недоумением, как будто его только что растолкали от сна.

– Да какой кровью! Железом, – сказал я, понюхав пар. – Чайником!

Петя кивнул.

– Ну да… Слава богу, Ирина со мной тогда не поехала, – проговорил он, загипнотизированно глядя на красный цветок. – Прикинь – она у меня, и эти четверо заваливаются… Что бы было с ней? Ты только обязательно ей объясни, что я не отрекался. Ни от неё, ни от музыки. Просто вляпался, и затянуло.

Я с жалостью смотрел, как распадается, растворяется в воде с цветами недавняя Петина отвага.

– И Илье тоже скажи, – прибавил он, оторвав наконец взгляд от дымящейся воды. – Я ведь заезжал к нему, Рахманинова привёз, «Всенощную». Господи, какая у него там на стенах выходит радость! Ты-то был, видел? Ох, как бы я, брат, хотел родиться таким, как Илюха! – сказал он с тоской. – Так нет же! Нашпиговали всякой дрянью… Ты смотри, береги его. А то кто за нас потом в Царстве Божьем заступится?

– Сам береги, – огрызнулся я, встревоженный его надломленным духом.

Чтоб ему было не так тяжко, я вызвался сопроводить его на «стрелку». Петя хотел было согласиться, но собрал остаток мужества и заявил, что пойдёт один.

В тот же день по дороге в деревню, у поворота на Старую Весну, невесть откуда взявшийся полицейский махнул мне волшебной палочкой. Ещё никогда меня не тормозили в этих местах. Я припарковался и вышел. Приземистый и круглолицый мент проглядел документы и с добродушным прищуром сверил мою физиономию с фотографией. Затем, повозившись толстыми пальцами в одном из множественных карманов формы, достал цветной кругляш, оказавшийся значком, и раскрыл булавку.

– Носи! – сказал он, цепляя значок мне на грудь. – Удачной дороги! – и взял под козырёк.

Я не стал задавать уточняющие вопросы. Инстинкт подсказывал: дуй-ка, брат, пока цел! Вскочив за руль, я погнал в деревню. На холме, припарковавшись у ворот, отцепил значок и изучил с обеих сторон. На лицевой были изображены горнолыжный спуск в ёлочках

и купол аквапарка, помеченный кривым, процарапанным от руки крестом. Перевернув значок, я увидел под иглой гравировку: завтрашнюю дату, время – «18.00» и трогательную подпись: «Ваш М. Г. П.». Тут только до меня дошло, что это и есть «чёрная метка».

Фантазия со значком в духе находчивого третьеклассника не показалась мне забавной. Наоборот, от её нарочитой ребячливости стало как-то тошно. Я позвонил Пете и доложил о происшествии. Он помолчал, как если бы информация крайне его озадачила, и хмуро сказал:

– Не ходи. Ты ни при чём.

– Да ладно, чего он нам сделает? Разыграет шутку какую-нибудь – и всё, – сказал я, желая подбодрить Петю. – Я вот что думаю: ты, может, сейчас приедешь? Выпьем, покурим. И до «стрелки» завтра – рукой подать!

– Да нет, я к маме поеду, – проговорил Петя. – Поиграю ей чего-нибудь, что она любит. Шумана. Года два, наверно, ей не играл…

Мне было жалко перепуганного Петю. Бедный! Поехал прощаться с мамой! Я его понимал. При всём сознании безвредности Пажкова страх впрыскивается в кровь и не даёт соображать трезво. После нашего разговора у меня и самого мелькнула мыслишка: поехать к родителям, и пусть какая угодно жизнь свистит мимо окон – я в раю. Но нет, пока рановато. Надо отбыть историю до конца.

83 Тапёр

Утром на старовесенний холм налетел ветер: над головой хлопали невидимые полотнища, паруса гудели и рвались с мачт. А внизу, на территории спортивно-развлекательного комплекса, творилась небывалая суета.

«Дорогие гости… Мы рады… раз два три… Макс, подверни там!» – неслось из долины.

Я вышел на дорогу, ведущую вниз: над футуристическими вратами, открывавшими въезд на стоянку, зажглась приглушённая солнечным светом иллюминация. Пока я любовался, из гигантских динамиков, сотрясая землю, повалил гул барабанов.

Пульсация музыки подчиняла себе ритм сердца, как должна его подчинять, может, только молитва. Изо всех сил стараясь шагать не в такт, я пошёл было к дому, как вдруг увидел выбежавшую из своей калитки Ирину. Ветер раздул её непривычно короткие и яркие волосы. Цветком настурции она летела мне навстречу.

– Костя, это что у нас за светопреставление, не знаете?

– К открытию готовятся, – сказал я, глядя в её лицо и не находя в нём печали. Оно было оживлено, радостно.

– Ну и пускай! Не хочу даже думать! И вы не думайте! – решительно сказала Ирина. – Хотите, я вам лучше новости свои расскажу?

Невольно я задержал дыхание.

– Какие новости?

– На работу я выхожу, вот! – заулыбалась она. – Представляете?

– Как на работу? – опешил я.

– А вот так! Бог помог! – и взялась торопливо рассказывать. – Я думала сначала – уедем с Мишей в Горенки. Всё-таки там у меня тётя Надя, Олька, мамина могилка. Пошла бы вон хоть к нашему гончару в мастерскую! А потом чувствую – нет. Миша мне не простит, что я совсем уж в глушь его загнала – это раз. Да и потом, сама-то я что? Всё, отжила? И знаете, твёрдо так подумала: нужно найти работу!

Я молча созерцал взрыв Ирининой эмансипации.

– И что же вы думаете? – продолжала она. – Собралась духом, поехала вчера с Колей и Мишей – до городка. Думаю – пойду поспрашиваю. А что – за спрос-то денег не берут! Походила там и сям – ничего. А потом в торговом центре, новом, который на площади, вижу – закуток с народным промыслом. Там у них лён, шали, шкатулочки! Спрашиваю у продавщицы, приятной такой: кто у них тут главный? Она смеётся: я, говорит, она самая и есть. Ну я ей напрямик, что, мол, ищу работу как раз по этой части. Хотя опыта у меня нет, но я художник потомственный, мол, так и так – я бы так вам всё хорошо расторговала, поскольку ремёсла с детства знаю, люблю. А она головой качает: ну надо же, говорит! А у меня девочка уволилась – вот сама стою. Давай, говорит, попробуй! А? Как вам? Это же Бог послал! Разве бы кто меня без опыта взял? Как-то я ей просто приглянулась! Мишу в дом творчества после школы отдам – а вечером вместе домой на автобусе. Представляете, будем сами!

– Женщины, рвущиеся к независимости, делают мужчин совершенно одинокими существами… – буркнул я.

– Это кого же я сделала совершенно одиноким существом? – изумилась Ирина. – Николая Андреича? Или, может, Петю?

– Да обоих!

Ирина поглядела на меня удивлённо и вдруг рассмеялась – так хорошо, весело, что я мигом утратил обвинительный пафос.

– Ох, Костя! – сказала она. – Ничего-то вы не понимаете в женской судьбе! А я так рада, что хоть, может, буду сама себя кормить! А то что это за жизнь – передают, как канарейку, из одних добрых рук в другие добрые руки. Да и вообще за Петю меня в Божьем царстве не похвалят!

– А вам главное, чтоб похвалили?

– Да нет, конечно, – сказала она, подумав. – Конечно, нет! Погодите, вот я на ноги встану – я ещё всех вас выручу! – и улыбнулась.

Тут порыв южного ветра пронёсся сквозь нас табуном. Раздул Иринину шаль, взлохматил голову, и я заметил, что апельсиновая краска поблёкла у корней – медленно, по сантиметру, к Ирининым волосам возвращался цвет ветвей придорожной ивы.

– А это что у вас за медаль? – спросила Ирина, взглянув на значок, который по простому я прицепил к куртке.

– Чёрная метка, – отозвался я не без гордости. – Пажков прислал.

– Чёрная метка? – насторожилась Ирина. – А ну-ка рассказывайте! Пока не расскажете, не отпущу! Вы народ ненадёжный. Я обязана вас контролировать.

Слегка привирая, я рассказал ей про пиратскую шутку Пажкова. В моём изложении всё выходило не так уж и мрачно. Мол, обсудим, расставим точки. Если кто чего должен – заплатит.

Ирина выслушала меня недоверчиво. Впервые за сегодняшнее утро её лицо заволокло тревогой.