Бунт. Книга II

Уланов Владимир

Сменился в лице атаман, заходили желваки на скулах, расширились ноздри, зажглись глаза недобрым огнем, но пересилил он свой гнев и ответил шуткой:

– Зачем нам, воевода, столько провожатых, разве мы сами дороги на Дон не ведаем?

– Волей государя нашего Алексея Михайловича, поплывет с вами охрана, чтобы не учинил ты на Волге лиха, не дурил, не мутил народ.

Хотел Степан резко ответить воеводе, уже и надумал, что скажет, но только сила была на стороне князя. Стиснул зубы атаман, сверкнул глазами, а на открытую вражду не пошел,

процедил сквозь зубы:

– Что ж, князь, пусть плывут. Только неуютно им будет с нами. Сам знаешь: не очень-то казаки жалуют служилых.

Ничего не ответил воевода атаману, отвернулся от Разина, стал что-то спрашивать у князя Львова. Затем обратился к Степану:

– Идучи на Царицын, чтобы никаких людей к себе не принимал и на воровство не подбивал. К государевым людям, купцам и другому народу, что плывет по Волге на Астрахань, чтобы не домогался и никакого вреда и обид не чинил, и великого государя Алексея Михайловича опалы на себя не наводил.

От слов воеводы, сказанных принародно, Степана коробило: он еле сдерживался, чтобы не рассердить Прозоровского. Грозно глядел темными очами на князя да в страшной злобе сжимал рукоять сабли.

Видя, что в любую минуту может случиться непоправимое, рассудительный Иван Черноярец постарался как можно скорее увести Разина от воеводы.

– Что, Степан Тимофеевич, отчаливать будем? – громко спросил первый есаул и повернулся к воеводам. – Прощайте! До скорой встречи! – почти крикнул он и, ухватив за локоть, потянул за собой упирающегося Разина на струг. Кровь уже ударила в лицо атаману, он находился на грани безумной вспышки гнева, а в такие минуты был опасен и мог натворить много нехорошего.

– Пора, пора, Тимофеевич! Пора уходить! – приговаривал Черноярец, увлекая за собой атамана.

– Сволочь! Ах ты сволочь! – хрипло вырвалось из горла Разина. – Я тебе покажу провожатых! Всех утоплю, как кутят! Дай только отойти от Астрахани!

Черноярец и Разин поднялись на струг. Есаул облегченно вздохнул, вытер рукавом выступивший от напряжения пот, подумал про себя: «Кажись, пронесло!» – и покосился на атамана.

Разин уже отошел от гнева, во многом благодаря почету и уважению, проявленному к нему астраханцами – люди махали шапками, руками, платками, а некоторые, смахивая набежавшую слезу, кричали вслед:

– Благодетель ты наш, защитник! Не уходи от нас!

– Оставайся, заступник наш!

– Кто теперь за нас постоит, защитит от начальства и воевод?

Разин же, видя преданность и любовь к нему простого народа, снял папаху, помахал ею:

– Жди меня, народ астраханский, скоро приду к вам, а вы будьте готовы!..

Наконец, разинские струги отчалили от берега и стали выгре бать на середину реки. Казаки начали поднимать на лодках разноцветные паруса. Выстрелили на прощание разинцы из фальконетов, а в ответ гулко ответили астраханские крепостные пушки.

Ходко пошли вверх по Волге казацкие струги, торопясь домой, на вольный Дон. А за ними поплыли приставленные астраханским

воеводой пятьдесят стрельцов во главе с сотником Леонтием Плохим.

Уходил Степан Разин из Астрахани с затаенной злобой на Прозоровского за его жадность и высокомерие, думая про себя: «Сволочь боярская, даже по-человечески не попрощался! Цепной пес! Придет время, мы еще с тобой посчитаемся!»

Зато тепло вспоминал о князе Львове после того, как они уговорились встретиться поговорить о делах. Встреча эта произошла вечером на атамановом струге. Князь подъехал верхом на жеребце, переодетый в платье стрелецкого сотника. Разин заранее знал о встрече от человека, которого воевода прислал накануне.

Тайные переговоры атаман и воевода вели с глазу на глаз. Разин на эту встречу больших надежд не имел, но думал: «Попытка – не пытка. Всякое может быть». А что думал воевода, было известно только ему самому. Может, хотел еще посулов получить, может, примерялся отомстить за свои обиды. Только пришел боярин на встречу, а Разину уже одно это было очень важно. Пусть видят казаки: каков их атаман, что даже большие люди идут к нему за советом.

Долго тогда разговор меж ними не клеился. Они пристально присматривались друг к другу, молча выпили одну чарку, другую.

Наконец, Степан спросил:

– Ведаешь ли ты, Семен Иванович, зачем созвал я тебя?

– Нет, атаман, – коротко ответил князь.

– Надобно мне знать, воевода, о тайных намерениях Прозоровского против нас, и действительна ли грамота о прощении грехов наших от государя.

Львов резко повернул голову в сторону атамана, брови его вопросительно взлетели вверх, но он промолчал. Атаман не понял: то ли вопрос был неожиданным для князя, то ли очень прост.

Но вот Семен Иванович, улыбнувшись, сказал:

– В грамоте, атаман, не сомневайся, она подлинная. А тайных намерений пока астраханский воевода против вас никаких не имеет. Сдавайте все требуемое в приказную палату и уходите побыстрее на свой Дон.

Атаман хмыкнул:

– Знать, Прозоровский хитростей никаких на нас не уготовил?

– Не уготовил, атаман, живите спокойно, а как справите все свои дела, на Дон с миром уходите.

– Еремка! – крикнул атаман во всю глотку.

– Здесь я, батько, – откуда ни возьмись, появился молодой казак.

– Принеси посулы боярину – те, что я приготовил для него, и проводи потом до коня.

Разин и Львов встали, направились к мосточку, что вел со струга. На прощание Степан сказал князю:

– Семен Иванович! Если что там затеет астраханский воевода Прозоровский, сообщи, пошли верных людей.

Ничего не ответил князь, промолчал, но Степан без слов понял, что воевода согласен ему помогать.

Львов понравился Разину своей степенностью, внутренней силой, ненавистью к Прозоровскому, которую атаман почувствовал. А также ощутил он затаённую в душе князя обиду на московских бояр. Это их объединяло. Хотя о том, что их сближало, не было сказано ни слова.