Бунт. Книга II
Шрифт:
Бояре зашушукались, загудели, переговариваясь меж собой, затем Никита Иванович Одоевский громко сказал:
– Надо бы переловить воров-то да всыпать им, как следует, чтобы в следующий раз неповадно было, а этого ихнего атамана-тяпоголова – казнить бы.
Спокойно выслушав боярина, царь сказал:
– Коли казаки возвращаются на Дон, и больше вреда чинить не будут, станицу отпустить с миром, а о прощении вин от моего имени подтвердите. Войско Разина домой пропустить, дабы не чинить новой смуты, а там видно будет…
10
Народ столпился у атаманова струга. Здесь были, в основном, небогатые, нищие и обездоленные
В это время Степан Разин со своими ближними есаулами пировал на палубе струга. Произносились речи, от которых у простых людей становилось на душе радостно и в то же время жутко. В диковинку для многих были речи атамана и его есаулов. Спорили между собой черные люди, теряясь в догадках, что кроется за словами атамана.
– Не пойму я, мужики, атамана. Куда он клонит? – сказал высокий, рыжебородый, кривой на один глаз ярыга, стоящий у струга среди толпы астраханцев.
– А что ж, милок, тебе непонятно?! – с удивлением спросил кривого другой ярыга – небольшого роста, с взлохмаченными волосами.
– А то, что атаман то пирует с большими людьми города, в любви и приятстве им клянется, а то, как сейчас, слышишь – на чем свет всех ругает: и воевод, и купцов, и стрелецких начальников.
Ярыга усмехнулся и, постучав себя по лбу кулаком, ответил рыжебородому:
– Эх ты, голова! Зачем же атаману воевод ругать при воеводах? Тогда они его с войском не выпустят от Астрахани и злодейство над казаками учинят.
Рыжебородый хмыкнул, потоптался на месте, медленно соображая:
– А ведь и правда!
Ярыга, сверкнув зелеными глазами, воскликнул:
– Во, во, ты подумай! Степан Тимофеевич не дурак, чтобы ссориться с астраханским начальством, – затем, показав пальцем на струг, крикнул:
– Смотри, смотри: атаман сейчас говорить народу будет.
Рыжебородый резко повернулся в сторону струга и уставился на Разина, подходящего к борту лодки с чаркой в руке.
Атаман был в расшитом золотой канителью кафтане, при дорогой сабле, опоясан алым аксамитом, на плечах накинута соболья шуба с нацепленными на нее украшениями.
Держа чарку с вином, не спеша, он подошел к борту струга. Его подвижное, смуглое лицо и черные, почти до плеч, кудри делали его в этот миг по-мужски красивым. Густая седина в черной бороде и усах дополняла мужественный облик славного атамана.
– Братья! – бросил он густым басом в толпу.
Астраханский народ притих, прислушался, замолкли разговоры, смех и споры.
– Пью за волю! – крикнул атаман и залпом осушил чарку, отдав пустую стоящему рядом Ефиму, продолжил: – Астраханский люд, придет еще времечко, и мы посчитаемся с вашими обидчиками и мучителями, посадим в воду воевод да стрелецких начальников, а вам всем дадим волю, и будете вы жить по казацкому обычаю, делить все поровну, судить всем миром! Любо ли я говорю вам, люди астраханские?!
– Любо! Любо! – закричали из толпы.
Но вот к стругу пробился какой-то мужичонка, оборванный, в лаптях, и торопливо заговорил:
– Батько! Батько! Степан Тимофеевич!
Разин, заметив мужика, спросил:
– Что тебе, милок?
– Воевода Прозоровский пожаловал, вон уж подъезжает к твоему стругу, – и показал на князя со свитой.
Иван Семенович слез с коня, бросил поводья одному из дворовых, услужливо подскочившему к князю, пошел к атаманову стругу.
По мосточку Разин спустился с лодки навстречу воеводе, величая его, взял под руки, повел на свой струг, подвел к столу,
– Подари шубу-то, атаман?!
Разин в ответ ничего не сказал, промолчал, как бы не слыша воеводу.
– Подари шубу-то! – почти взмолился Иван Семенович.
Насмешливо поглядев на воеводу, Степан ответил:
– Не гоже тебе, воевода, у меня, простого казака, подарки выпрашивать. Шуба эта не продается и не дарится. Я ее в бою саблей взял. Да и больно шуба-то хороша, греет знатно, а сейчас, сам знаешь, холода наступают, – и атаман погладил рукой дорогой мех.
– Подари, Степан Тимофеевич, – неотступно просил Прозоровский, – а я тебе в чем-нибудь другом услужу. Ведь от нас, воевод, многое зависит. Как мы на Москву отпишем, так и будет. Знай, атаман, кому добро творить.
– В гостях, воевода, гостить – не свою волю творить. Не отдам тебе шубу, – багровея в лице, ответил Степан.
– Эх, атаман, атаман, из-за шубы дело свое загубишь! – пригрозил воевода.
Не стал больше Разин спорить с Прозоровским. Рывком скинул с плеч шубу, бросил ее воеводе в руки:
– Сладко, Иван Семенович, проглотил, да горько выплююнешь! – в сердцах сказал атаман.
Не расслышал последних слов атамана астраханский воевода, так и впился руками в подарок и заспешил со струга к своему коню. Заулюлюкали вслед ему казаки, а Ефим, заломив баранью шапку с красным верхом, запел, приплясывая на палубе:
Ты поди, моя коровушка, домой,Пропади, моя головушка, долой.Ай, ди-ли-ли, калинка моя!В саду ягода-малинка моя!Уж как все мужья до жен добры:Покупали женам черные бобры.Ай, ди-ли-ли, калинка моя!В саду ягода-малинка моя!..Весело пел казак вслед уходящему воеводе Прозоровскому, а тот, ухватив жадными руками драгоценный подарок, казалось, ничего не видел и не слышал. Опомнился князь уже у себя на воеводском дворе, вспомнил улюлюканье, насмешки казаков и залихватскую песенку, побагровел в лице, но, взглянув на шубу, погладил ее гладкий искристый мех, отошел душой и подумал про себя уже беззлобно:
– А черт с ними, с казаками. Что мне с ними, детей крестить?
Долго еще казаки потешались над воеводой, высмеивали его жадность. А атаман ругал Прозоровского принародно самыми последними словами, грозился рассчитаться с воеводою. Дивился на все это астраханский народ и радовался, что есть человек, который не только не боится начальников, но и защитить может.
Иван Красулин тоже гулял с ближними есаулами атамана, пил вино, вместе со всеми потешался над воеводой. Вглядевшись в толпу, есаул заметил Данилу. Тот долго разговаривал о чем-то со стрельцом, часто кивая в сторону казацкого лагеря, затем они расстались и служилый пошел в город. Данило немного покрутился в толпе и тоже направился к городским воротам.