Бунт. Книга II

Уланов Владимир

Уносил славный атаман в душе не только тепло и жалость к простым людям, а также надежду и веру, что он еще вернется в Астрахань, раз здесь ждут его как защитника и избавителя.

Только город скрылся из виду и казаки почувствовали, что воеводы далеко, а они теперь единственные хозяева на Волге, потребовал атаман на свой струг Леонтия Плохого. Сидел Разин в кругу своих есаулов, пил вино за удачный поход. Казаки горланили разудалые песни. Но, как только подвели к атаману сотника, все смолкли. Степан долго в упор смотрел на своего провожатого, затем велел налить

служилому чарку лучшего вина.

Небольшого роста, коренастый, добродушный лицом и по складу характера, стрелец Леонтий был наделен опытом жизни и умом. Он понимал, что сейчас от его поведения зависит, может быть, жизнь его и пятидесяти стрельцов. Поэтому, держа чарку в руке, Леонтий низко поклонился атаману и его есаулам и крикнул:

– За славного атамана Степана Тимофеевича!

Грозное лицо Разина изменилось, он широко улыбнулся:

– От бес, сотник, угодил все-таки атаману! А я уж хотел тебя в воду сажать. Больно крепко обидел меня Прозоровский! Да ладно уж – бог с ним! Садись рядом со мной – гулять будем.

* * *

Данило, брат Анны Герлингер, с разинским войском в стругах не поплыл, а по приказу воеводы Прозоровского был оста – влен на время в Астрахани, чтобы получить новые указания на тайное дело против казацкого атамана. Разговор Данилы с воеводой и дьяком Игнатием состоялся вскоре после ухода казаков из Астрахани, в приказной палате.

Прозоровский сидел в кожаном кресле, полузакрыв глаза, как бы дремал.

Дьяк сказал:

– Слава тебе, Господи, черт унес этих казаков, как будто камень свалился с души.

Князь встрепенулся, перекрестился на образа, взволнованно произнес:

– Пронес Господь нечистую силу над нашими головами. Чтоб их там черти съели, этих проклятых воров и изменников. Боюсь я, как бы на Волге, без хорошего догляда, не взялся супостат за старое.

Данило сидел рядом с дьяком Игнатием на дубовой лавке, опустив голову, вслушивался в речи дьяка и воеводы. За поседнее время он осунулся, потерял бравый вид, померкла в глазах наглая дерзость. Берясь за тайное дело против Разина, он и не предполагал многих трудностей, которые встретил. В круг есаулов, близких людей атамана, он не сумел войти. О думах и намерениях Разина не мог узнать, ибо тот никогда не высказывал своих истинных мыслей, хотя говорил многое и разное. Убить Разина было еще сложнее, так как атаман был почти всегда на людях, а если и оставался на какое-то время один, казаки все равно зорко охраняли его покой, не подпуская без надобности даже близких есаулов. Теплилась единственная надежда войти в доверие к атаману, но это было нелегко.

Князь-воевода встал, прошёлся по комнате, кутаясь в соболью шубу, выпрошенную у Разина, затем заговорил:

– Выходит, извести атамана нелегко. Надо выждать, пристально следить за ним, – вкрадчиво посоветовал князь, обращаясь к Даниле.

– Надо его подкараулить и убить, – посоветовал дьяк и поскрёб длинными пальцами рыжую бородёнку. – Сейчас, Данило, есть такая возможность. Нужно идти за Разиным и устроить где-нибудь засаду.

Данило

встрепенулся, лицо его оживилось, по всей вероятности, эта мысль ему понравилась, и он лихорадочно уцепился за неё, уже обдумывая детали. Как бы разговаривая сам с собой, сказал:

– А что, Игнатий, ты советуешь правильно, может, из этого что и выйдет.

Прозоровский, внимательно слушавший собеседников, приказал, обращаясь к Даниле:

– Сегодня же готовься к отплытию с Парфеном Шубиным вдогонку Разину, глаз с него не спускай и постарайся справить задуманное нами дело.

12

Данило отплыл из Астрахани со стругами полуголовы Парфена Шубина, который по приказу Прозоровского 10 сентября ночным временем тайно вывез в душных трюмах колодников для розыска и наказания в Москву.

Сидел Данило на носу струга, вглядывался в тёмную воду Волги и с тоской думал: «Зря я все-таки взялся за это дело. Теперь и отказаться нельзя, и исполнить трудно. А не уйти ли мне, куда глаза глядят, исчезнуть с глаз долой? Эх, длинны руки у воевод, все равно достанут. Хошь не хошь, а дело придется доводить до конца».

Тут к Даниле подошел Парфен Шубин, хлопнул его рукой по плечу, спросил:

– О чем задумался, Данило?

– Есть о чем, полуголова, мне подумать!

– Говорил мне воевода Прозоровский о тебе. Велел беречь тебя и помогать.

Данило почесал бороду, внимательно посмотрел на Парфена:

– А о деле моем он говорил тебе?

– Нет, Данило, только велел во всем помогать и везти до Царицына.

Полуголова с любопытством оглядел собеседника и поинтересовался:

– А что это за дело такое важное поручил тебе воевода, раз так о нем печется?

Данило печально улыбнулся, но ничего не ответил, затем сказал:

– Гляди, Парфен, впереди лодки плывут. Надобно присмотреться, не казаки ли это.

Парфен поглядел на приближающиеся струги:

– Нет, не казаки это плывут, а стрельцы.

Данило опять пристально посмотрел на струги и пробасил:

– Верно! Государевы лодки!

Вскоре суда поравнялись, были брошены якоря, затем от прибывших стрельцов отчалила лодка и подплыла к борту струга полуголовы Шубина.

На палубу поднялся голова со стрелецким начальством, не спеша подошел к Парфену и поклонился:

– Мы, казанские стрельцы, по велению государя нашего Алексея Михайловича держим путь на Астрахань, везем государев хлеб.

Парфен оглядел с ног до головы седовласого, приземистого, подвижного голову и с интересом спросил:

– Не встречали ли вы на пути вора Стеньку Разина?

Стрелецкий голова заморгал. Шубину даже показалось, что он незаметно смахнул набежавшую слезу.

– Три дня на якорях держал нас, лихоманец, плыть не давал дальше, стрельцов смущал. Думали, что погибель наша там будет.

Парфен покрутил головой и, увидев сотника Илью Ракитина, распорядился:

– Справь-ка нам, Илья, застолье, снеди принеси, рыбки соленой да водочки, настоянной на травах.