Буря в полдень
Шрифт:
Гроб с прахом Саломеи Нерис опустили в могилу в садике Музея культуры, под плакучими березами. Вместе с тысячами людей мы в последний раз склонили головы перед свежей могилой, где, кажется, похоронили часть самих себя, своей жизни, своей души.
(Все это прошло… Могилу под плакучими березами не первый год уже посещают люди, тысячи людей, знавших поэтессу и никогда не видевших ее…
Я тоже часто прихожу на эту могилу. Стою и думаю, что поэтесса сейчас жива в сердце нашего народа ничуть не меньше, чем тогда, когда она была среди нас… И я очень благодарен ей за дружбу, которая обогатила мою жизнь… И понимаю, что эти коротенькие воспоминания — лишь бледное отражение того, что никогда не вернется, но и не исчезнет из моего сердца, пока буду жив.)
В свой родной Вильнюс, свободный, но разрушенный и сожженный, кажется,
Когда я посетил его в Жверинасе, в квартире на первом этаже деревянного дома, которую выделило ему правительство, он лежал в постели на высоких подушках, еще более высохший, чем последнее время в Москве, осунувшийся. Его глаза просияли при виде гостя, а руки шевельнулись, чтоб поздороваться, но сила иссякала, и они застыли, похожие на корни усохшего дерева.
В нем еще цепко держалась жизнь, в этом измученном болезнью теле, и поэт заговорил отчетливо и радостно:
— Как хорошо, что ты пришел… А я лежу, как видишь. Но поправлюсь, непременно поправлюсь… Ты не думай, я работаю, пишу. Вот и завтра ко мне придет секретарь. Диктую… Нелегко, но работаю… А как там друзья — Цвирка, Марцинкявичюс, Корсакас?
Я стал рассказывать ему о друзьях, но он прервал меня, так и не дослушав:
— Саломея… Мне она снится… Каждый день вспоминаю. И все не верю, не верю…
Потом он рассказал, как был счастлив, когда на вокзале его, вернувшегося из Москвы, встретил сын Витаутас, по которому он так тосковал всю войну и который, к счастью, остался жив… Потом улыбнулся бесцветной улыбкой и сказал:
— А знаешь, мой котик, которого я так часто там вспоминал… котик ведь нашелся… Монахини его во время войны приютили, и он, оказывается, в монастыре спокойно дождался мирных дней… И снова вернулся к нам…
— Да, я видел его во дворе, — ответил я. — Такой большой, совсем как пес. Меня увидел, как зарычит, — думал, вот-вот набросится…
Поэт тихонько рассмеялся и сказал:
— Да, большой у меня котик… и добрый… Никого он не трогает, хоть и страшный с виду…
Я еще несколько раз побывал у него. Гира говорил, что непременно поправится, вспоминал пережитые вместе эпизоды — в Пензе, в Балахне, в Москве, рассказывал о своих замыслах, говорил, что работает, хоть это ему дается все с большим трудом… Говорил о дружбе народов, о переводах наших поэтов на украинский, даже на киргизский язык, о новых книгах, расспрашивал, какие пьесы ставят театры. Все его интересовало, и это показывало, что интеллект все еще живет в этом человеке, который всегда был таким энергичным, подвижным, хотя сейчас жизнь в его организме, увы, исподволь угасала…
В первые дни июля 1946 года мы проводили его, старшего нашего товарища, видного поэта, человека сложной судьбы, прожившего нелегкую жизнь и еще до советского времени нашедшего для себя истинный путь — с новой, Советской Литвой, — проводили его на кладбище Расу…
Это была еще одна жертва военных лишении и страданий. Еще одна, но не последняя…
СПЛОЧЕНИЕ
Ярким событием в жизни тех дней явился Первый съезд советских писателей Литвы. Он проходил в конце октября 1945 года в Вильнюсе, в круглом зале Комиссариата народного просвещения.
Еще перед открытием съезда в кулуарах можно было увидеть пеструю, интересную, милую душе семью наших писателей. С некоторыми из них мы виделись в последний раз еще до войны. Сейчас в Союзе было семьдесят восемь вновь зарегистрированных членов и, по тогдашнему порядку, шесть кандидатов. Обширная семья. В организацию вошли люди разные по возрасту, таланту, характеру, да и в политических взглядах не было единства. Нельзя, конечно, утверждать, что в съезде участвовали разные группировки, но все-таки в идеологическом отношении существовали
Над нашими головами пронесся ураган, далеко не всем удалось выжить, а из тех, кто уцелел, многих не оказалось в Литве. И все-таки нельзя было не радоваться, пожимая руки писателям, которых несколько лет отделяла от нас линия фронта. Они много пережили, настрадались и теперь желали поскорей включиться в работу, столь нужную для нашего общества, пережившего ужасы войны.
Вот ветераны нашей литературы и молодые еще писатели. А. Венуолис-Жукаускас, который во время войны находился в родном Аникщяй, — немолодой, но еще крепкий человек, не покинувший родного края в годину страшных испытаний. Поговаривали, что за войну он немало написал. В. Миколайтис-Путинас недавно вернулся из деревни, но уже активно включился в нашу научную и литературную жизнь. С. Чюрлёнене-Кимантайте, моя университетская наставница, во время оккупации спасала людей от гитлеровцев. Колоритна фигура Йовараса {211} , — смахивающий на простого крестьянина поэт приехал из разрушенного Шяуляй с плетеной корзинкой (он знал, что в Вильнюсе голодно, и прихватил с собой масла, сыру и колбасы). Корзинку эту он взял даже на трибуну, — это вызвало оживление в зале. Была тут и ветхая старушка, прибывшая в этот зал из другой, давно отзвучавшей эпохи, — Мария Ластаускене (Лаздину Пеледа). Б. Сруога, человек, надломленный гитлеровским концлагерем, высокий, тощий, с землистым цветом лица, то и дело как-то загнанно и испуганно оглядывался. Е. Симонайтите и Т. Тильвитис, тоже испытавшие на себе ужасы гитлеровской тюрьмы и концлагеря. А вот Й. Паукштялис из Кедайняй, хороший друг и писатель, вот К. Борута и К. Якубенас, В. Жилёнис, старый вильнюсец А. Жукаускас; вот А. Мишкинис, Ю. Бутенас и А. Хургинас… Я уже не упоминаю друзей, с которыми провели войну на востоке. Увы, среди нас уже нет Саломеи Нерис, и Людас Гира неизлечимо болен…
211
Йоварас (Йонас Крикщюнас, 1880—1967) — народный поэт Литовской ССР.
На наш съезд пришли также ученые, актеры, художники, музыканты… Всех деятелей культуры живо интересует то, о чем будут говорить писатели. Здесь можно встретить художника Ю. Вейожинскиса и режиссера Б. Даугуветиса, профессора И. Кайрюкштиса {212} и Ю. Юргиниса, который тогда делал первые шаги в науке. В съезде участвовали и руководящие товарищи — Ю. Палецкис, К. Прейкшас и другие.
Литовская литература — один из национальных отрядов великой советской литературы. Эту мысль подчеркнули гости, прибывшие из Москвы, Латвии и Белоруссии, об этом говорилось в приветствиях, присланных с Украины, из Киргизии…
212
Кайрюкштис Йонас (1896—1957) — врач, академик.
С уверенностью можно сказать, что участники и гости ждали от съезда ответа на трудные, сложные, запутанные вопросы тех дней. Хозяйство и уклад жизни в Литве были разрушены войной, психика людей расстроена и утомлена, зловещим призраком возникло националистическое движение, ползли слухи о новой войне…
Волей-неволей тон задавать пришлось писателям, проведшим войну в России. Сама жизнь, война и борьба, в которых они посильно участвовали, совместная литературная деятельность и другие обстоятельства прочно и навсегда сплотили этот небольшой отряд. Все проблемы они представляли более четко, чем товарищи, оказавшиеся в оккупированной Литве. Надо подчеркнуть это, дабы не воскрешать старые споры, которые чуть было не разгорелись на самом съезде, — о том, что из наших писателей сколачивают отдельные группировки и противопоставляют их, причем одним из них отдается преимущество. Как бы там ни было, именно этот отряд тогда естественным порядком вышел на первые позиции.