Были два друга
Шрифт:
– Вы были у него?
– тихо спросила она.
– Была, доченька, была, - охнула и пошла в другую комнату, тяжело переставляя отяжелевшие ноги.
Надя дрожащими пальцами вскрыла конверт. В нем была небольшая записка.
«Ты сама виновата во всем. Я не хотел этого. Но если ты поступила так, мне ничего не оставалось делать, как уехать навсегда. Тебя и детей в беде не оставлю. Прости за все. Василий».
Не таких слов ожидала Надя. До этого она верила, что он придет, попросит прощения, и они снова будут вместе. Короткая записка развеяла ее надежды.
– Что за рев?
– спросил Иван Данилович, входя в горенку.
– Уехал, оставил нас горемычных, - запричитала Ефросинья Петровна.
– Скатертью ему дорога. Такой пустоцвет не стоит того, чтобы по нем слезы проливать. И чтобы о нем не смели при мне говорить! Слышите?!
Иван Данилович опустился на стул, поманил к себе внуков, усадил их к себе на колени.
– Ну, пусть бабы плачут, а ты ведь мужчина. Стыдно тебе, брат, слякоть в доме разводить, - сказал он Вовке, гладя его по голове тяжелой заскорузлой рукой.
– Маму и бабушку жалко, - всхлипывая, ответил мальчик.
– Теперь у нас их никто не обидит. Не позволим обижать!
– Мы прогоним папку, когда он придет обижать маму. Правда, дедушка?
– сказал Вовка.
– Молодец! Это - по-нашенскому. Сейчас пообедаем, а там на речку. Благодать! Ну-ка, бабы, хватит вам носами хлюпать. Пора обедать.
Иван Данилович скрывал от всех, что тяжело переживал позор сына. Утешало старика то, что в доме снова появились внуки и любимая невестка.
Первые дни Надя не находила себе места. Где бы она ни была, что бы ни делала, ее везде и всюду преследовали безрадостные мысли о муже. Может, она действительно сама во всем виновата, погорячилась, а он воспользовался ссорой и уехал с артисткой. При мысли об этой женщине у нее от боли сжималось сердце.
Вначале Наде все казалось, что вот скрипнет дверь, и на пороге появится Василий. Но дни шли, а он не возвращался. Днем Надя крепилась, а ночью прятала лицо в подушку и плакала чуть ли не до утра, весь день ходила с головной болью и воспаленными глазами. В доме никто не упоминал его имени, но Надя чувствовала, понимала - он всем причинил страдания. Свекровь ходила притихшая, стала часто хворать, в глазах носила глубокую материнскую печаль.
Как- то тетя Варя сказала Наде:
– Завез в глушь, бросил, уехал. А детишки как?
– Не надо, тетя, об этом. Прошу вас.
– Ладно, ладно. Я к тому, что нам пора возвращаться домой, в Москву.
– У меня здесь дом и никуда я отсюда не поеду.
– Думаешь, что образумится? Ну что ж, дело твое. А я поеду умирать на родину, - заявила Варвара Петровна.
Как ни отговаривала ее Надя, она вернулась в Москву.
Надя вскоре устроилась на завод лаборанткой. В труде, на людях не так больно было переносить горе.
Николай часто наведывался в лабораторию. Придет, поговорит о детях, о стариках, но о Василии никогда не спрашивал,
НОВЫЕ ТРЕВОГИ, НОВЫЕ СОМНЕНИЯ
Василий Иванович сидел за письменным столом и задумчиво смотрел в раскрытое окно. Он видел стайку молоденьких березок, сбегающих по косогору к реке. Белые и легкие, они напоминали девушек, резвящихся на лужайке. Одна из них, чуть постарше, стояла в сторонке и, казалось, задумчиво и грустно смотрела на веселых подружек. Справа и слева ее росли две маленькие березки. Василий Иванович закрыл глаза и увидел перед собой Надю, печальную и задумчивую. «Тебе не жаль будет детей?…»
Он открыл глаза, тряхнул головой, как бы отгоняя от себя тяжелые, часто преследующие его мысли. Воспоминания о семье в нем всегда пробуждали застарелую боль.
Покачиваясь под ветром и встряхивая зелеными кудрями, березки все так же резвились на косогоре. Внизу под солнцем сверкала речка, в ней отражались облака, сосновый бор на другом берегу. Все это в памяти воскрешало родные места.
Он попытался представить себе, чем сейчас занята Надя, как выглядят Вовка и Наташа, мать и отец. Сколько он причинил им страданий! Прошелся по комнате, включил радиоприемник. О чем-то грустном и ушедшем пели скрипки. Он снова подошел к окну. Одинокая березка гнулась под ветром.
Вот так всегда, смотрит на березку и вспоминает Надю, детей, родные края, и от тоски некуда скрыться. Василий Иванович усаживается в плетеное кресло, кладет на подлокотники руки и снова закрывает глаза. Нахлынули воспоминания.
Он с Валентиной едет в вагоне. Мелькают села, города, пролески, озера. Леса постепенно сменяются полями. Какая огромная страна! В каждом уголке идет строительство. Вот и великая русская река Волга, стройка Куйбышевской ГЭС… Потом героический Волгоград, вставший ив пепла и руин. Дальше - канал Волга - Дон, Цымлянское море…
За Доном вскоре началась равнина, большие казачьи станицы, утопающие в зелени. Фрукты, арбузы, дыни… Благословенный край! А вон на горизонте уже синеет гряда Кавказских гор.
Василию Ивановичу приятно и радостно, что Валентина рядом с ним, не временная, случайная спутница в скором поезде…
Первые дни его угнетало сознание, что дома на произвол судьбы он оставил семью и уехал с Валентиной в неизведанные дали. Все вокруг были заняты полезным трудом, а он смотрел на жизнь сквозь стекло вагона. Куда он едет? Зачем?
– Ты что грустный?
– спрашивает Валентина, положив голову на его плечо.
– Так просто, - вздыхает он.
– Милый, я все понимаю. Будь мужчиной…
Вот он, благодатный юг! Ласковое синее-синее море, кипарисы, магнолии с душистыми цветами, похожими на водяные лилии…
Осенью Василий Иванович и Валентина приехали в Москву. Поселились в подмосковном дачном поселке.
В Москве у Валентины было много знакомых, через них она вскоре получила коммунальную квартиру в недавно построенном многоэтажном доме.