Были два друга
Шрифт:
– Надя!
– воскликнул Василий Иванович и бросился к двери. В соседней комнате стояла Валентина.
– Валентина?!
– только и мог выговорить он.
– Милый, я все знаю. Ради бога успокойся. Ты, конечно, удивлен, что я пришла. Но как я могла поступить иначе? Тебе очень тяжело. Я понимаю тебя, - мягко и вкрадчиво сказала она, и на глазах у нее заблестели слезы. На лице ее было столько искреннего страдания, любви, преданности.
– Зачем ты пришла сюда?
– сурово спросил Василий Иванович.
Она приблизилась
– Милый, хороший! Я все понимаю. Я предвидела это и отговаривала тебя от этого шага. Но ты сам настаивал. И вот я пришла к тебе, чтобы сказать… - Валентина помолчала, вынула из сумочки платочек, вытерла слезы.
– Милый, не надо этого. Нам лучше расстаться. Я не просила этой жертвы…
Василий Иванович молча смотрел на нее - потерянный, расслабленный, безвольный.
– Знаю, тебе будет нелегко… О себе я не стану говорить, - Валентина судорожно глотнула воздух, снова поднесла платочек к глазам.- Что ж, видно, наша судьба такая.
Василию Ивановичу вдруг стало не по себе. Ради нее он потерял семью, и теперь она пришла предупредить, что уезжает, оставив его у разбитого корыта.
В легком пальто канареечного цвета и в скромной шляпке Валентина была очень хороша. Такой он встретил ее в вагоне. И Василию Ивановичу теперь стало страшно от мысли, что он может навсегда потерять ее. Сейчас, когда у него ничего не осталось в жизни, - это было немыслимо. Она улыбнулась ему такой улыбкой, от которой на душе становится радостно и легко, как в день весны, когда улыбается природа, и на сердце бывает светло и немного грустно.
– Валя, неужели ты оставишь меня… сейчас?… - спросил Василий Иванович, не отрывая глаз от ее лица.
– Еще не поздно вернуть семью. И ты это сделаешь, если хоть немножко любишь меня и уважаешь себя, - ответила она, теребя кружево платочка.
– Пойми, я не могу эту жертву принять на свою совесть, - сказала Валентина. Провела рукой по его растрепанным волосам. Он взял ее руку, поднес к губам.- Мы оба несчастны, - вздохнула она.
– У меня теперь нет семьи. Нет у меня ничего, кроме тоски и отчаяния, - подавленно проговорил Василий Иванович.
КРУШЕНИЕ
Иван Данилович возбужденно ходил по комнате, размахивая руками, гневно бросая слова:
– Позор! Перед людьми стыдно за такого сына! Нет у меня сына…
– Отец, что ты говоришь! Сын он нам, родная кровинка, - упрекала его Ефросинья Петровна, часто сморкаясь в фартук.
– Вырастила на свою голову!
– бушевал старик.
Надя сидела у стола с бледным заплаканным лицом. Она уже не рада была, что зашла к старикам и рассказала им о том, что позавчера произошло у них в доме.
– Позор и стыд!
– гремел Иван Данилович.
– Отвернуться
– Я сама ушла от него. Я не могла дальше… Обо мне не беспокойтесь, проживу с детьми. Пойду снова на завод.
– Где ты, дочка, остановилась?
– спросил Иван Данилович.
– У подруги.
– Это почему же у подруги? Твой дом - вот он, - Иван Данилович обвел руками комнаты.
– Тяжело мне будет у вас. Здесь все будет напоминать…
– Эк, испугалась чего! Или нам твои детишки не родные внуки, или ты чужая для нас? А его, стервеца, выбрось из головы! Слышишь?!
Ефросинья Петровна молча плакала, спрятав лицо в фартук. Надя подошла к свекрови, обняла ее за плечи.
– Не надо, мама. Может, он образумится еще,- сказала она и подумала: «Не погорячилась ли?» Вспомнила совет Даши: не торопить события, не делать поспешных выводов… Но она не могла дальше так жить.
– Чтобы и ноги его не было в нашем доме!
– крикнул Иван Данилович.
– Ну-ка, пойдем за детишками.
Надя на минуту заколебалась. Она не имела в виду переходить с детьми к свекру. Здесь каждая вещь будет воскрешать в памяти пережитое. Но, с другой стороны, Надя надеялась, что Василий не оставит еe и детей, переболеет и вернется к ним.
Иван Данилович взял ее за руку.
– Пошли!
Ефросинья Петровна отерла фартуком мокрое от слез лицо, переоделась и направилась к сыну, чтобы образумить его, помирить с Надей. Квартира Василия оказалась запертой. На стук из двери соседней квартиры вышла пожилая женщина.
– Вы к Василию Ивановичу?
– спросила она.
– Где он, голубушка, сынок мой?
– жалостливо спросила Ефросинья Петровна, готовая опять расплакаться.
Женщина посмотрела на нее участливо.
– Нету его. Нету. Еще вчера уехал… Погрузил чемоданы и уехал, - сказала соседка.
– Куда же он от жены, детишек?
– упавшим голосом проговорила Ефросинья Петровна. Слезы потекли по ее морщинистому лицу.
– Бог его знает куда. Взял и уехал. Просил передать Надежде Владимировне ключи от квартиры. Письмо ей оставил. Сейчас принесу.
– Господи, что творится на белом свете. От законной жены, от деточек своих, от родителей уехать куда-то…- сказала Ефросинья Петровна.
Шла Ефросинья Петровна домой, не видя от слез дороги. Едва передвигая ноги, переступила порог. Навстречу ей бросились внуки.
– Бабушка, а мы теперь будем у вас жить!
– радостно кричал Вовка.
– Мы к вам теперь уже насовсем.
– Правда, бабушка, насовсем!
– вторила Наташа. Они терлись у ног старухи, как котята. Ефросинья Петровна вздохнула:
– Бедные мои сиротинушки.
Подошла к невестке, молча вручила ей ключи и конверт. У Нади дрогнуло сердце. Она растерянно посмотрела на старуху, на протянутые ей ключи и голубой конверт.