Были два друга
Шрифт:
Василий Иванович с трудом слушал его.
– Я знаю, что делаю.
– Я хочу помочь тебе как товарищу. Ты напишешь не одну еще книгу…
Василий резко оборвал его на полуфразе.
– Хватит! Я не лезу в твою личную жизнь. Николай посмотрел на него, покачал головой.
– Ну что ж, извини за назойливость. Прощай! Повернулся и твердым шагом направился к двери.
Василий Иванович проводил его злым, растерянным взглядом. Они расстались почти врагами, будто между ними и не было многолетней дружбы. Василий Иванович и сам не понимал, почему он так неприязненно
Василий Иванович прошелся по комнате, странно сутуля плечи, потом вяло опустился в кресло, зажал кулаками голову, будто у него страшно ломило в висках. Гадко, горько было на душе. Казалось, что он попал в стремительный водоворот, бешеное течение кружит его, как щепку, несет неведомо куда. Друг протянул ему руку помощи, а он из-за ложного самолюбия отвернулся от него, отдал себя на волю течения. В глубине души давно жило чувство своей неправоты.
РАЗВЯЗКА НАСТУПИЛА
Надя выздоравливала. Медленно тянулись пустые, тоскливые дни и бессонные ночи, полные унылых раздумий. Василий избегал с нею встреч, и она все больше приходила к выводу, что между ними теперь все кончено. Он полюбил другую, и жена, дети стали обузой. У него лишь не хватает мужества прямо сказать об этом, вот он и лжет на каждом шагу. Если она и жила с ним до сих пор, то ее удерживала надежда, что он образумится. Человек может ошибаться, заблуждаться. В этих случаях надо не отворачиваться от него, а помогать ему преодолевать слабости.
Как ей хотелось вернуть потерянное! Когда жили в доме родителей, Василий был совсем другим.
Надя брала книгу, пробегала глазами страничку, другую и клала на тумбочку. Звала к себе детей, забирала их на кровать, рассказывала им сказки. С детьми не так остро чувствовались тоска и отчаяние.
– Мама, ну зачем ты болеешь?
– спросил как-то Вовка.
Надя погладила его белокурую головку.
– Тебе жаль маму?
– Давай я буду болеть за тебя, - сказал Вовка с такой решимостью к самопожертвованию, что у Нади на глазах заблестели слезы. Мальчик обнял ее за шею, прильнул головой к ее щеке.
– А мы знаем, почему ты болеешь, - вдруг сказал он.
– Почему?
– Папа нас не любит. Ну и пусть. Мы тоже не любим его, - ответил сын.
– Не смей так о папе. Кто это тебе сказал?
– Нам бабушка сказала, - признался Вовка.
– Мама, а когда мы пойдем к бабушке и дедушке?
– Вот перестану болеть.
– А ты переставай болеть скорее.
Как- то под вечер в квартиру ворвалась шумная компания девушек - лаборанток завода. Они наполнили дом смехом, суетой. Толкаясь и поправляя платья и блузки, они степенно вошли к больной. Наде показалось, что в комнату ворвался весенний ветер, напоенный ароматом лугов и соснового леса. Молоденькая, хорошенькая Зоя сказала застенчиво:
– Вы извините, Надежда Владимировна,
– Спасибо, девочки. Я очень рада, - ответила Надя, глядя на них радостными глазами.
– Нам Николай Емельянович сказал, что вы болеете.
– Надежда Владимировна, зачем вы ушли от нас?
– А зачем ей работать? У нее муж писатель. Как у вас хорошо в квартире! Вы счастливы?
– спросила Зоя.
– Квартиры, Зоенька, мало для счастья, - вздохнув, ответила Надя, дивясь наивности девушки.
– Неужели вы несчастливы, Надежда Владимировна?
– поинтересовалась Зоя.
– Не знаю. О таких вещах, Зоя, говорить трудно. Надя попросила девушек рассказать, что нового на заводе, в лаборатории. Они наперебой принялись посвящать ее в дела завода, рассказывать о знакомых. Надя смотрела на их веселые, жизнерадостные лица и завидовала им. Когда-то и она была такой, видела мир сквозь розовые стекла, верила всему. Последний год надорвал ее душевные силы…
Девушки пробыли у нее больше часа, вдохнули в ее душу бодрость, рассеяли мрачные мысли. «Поднимусь на ноги, снова пойду на завод», - решила Надя.
Через несколько дней она поднялась с постели Похудевшая, с запавшими глазами, Надя держалась бодро. Ее сурово сдвинутые брови и плотно сжатый рот говорили о том, что за время болезни она переду мала много и готова ко всему.
Василий Иванович чувствовал, что у него иссякают силы бороться с собой, что он очутился в замкнутом кругу противоречий, из которых не может выбраться. Он ложился спать и вставал утром с одними и теми же мучительными раздумьями и колебаниями, и каждый раз уличал себя в том, что он безвольный, гадкий человек, который не только себе, но и окружающим его людям приносит только одно горе и разочарование.
Ему казалось, что у него никогда не хватит решимости разрубить этот тугой узел. К тому же в глубине души Василий Иванович признавался себе, что поступает подло. Женился он то любви на хорошенькой девушке, гордился своей семьей, ему завидовали товарищи. Теперь же все это утратило для него ценность, превратилось в тяжелые оковы. Он любит другую и не мыслит жить с нею в разлуке.
«Что же делать?
– все вновь и вновь спрашивал себя Василий Иванович.
– Если следовать общественному мнению, то свое самое лучшее и дорогое надо принести в жертву семье, а себя обречь на безысходное страдание. От этого никому не будет легче. Страдать будут все…»
Сердце подсказывало ему, что надо действовать более решительно, а здравый рассудок удерживал от решительного шага.
Валентина не торопила его сжигать мосты. Наоборот, она настойчиво отговаривала от этого шага. Может, она не любит его?
Когда Надя лежала в постели, он не смел и думать заявить ей о разводе. Это окончательно добило бы ее. На ее стороне закон, общественное мнение. Теперь же, когда она поднялась, они по-прежнему избегают друг друга. Василий Иванович день отсиживался у себя в кабинете и показывался только к обеду. За столом сидели в гробовом молчании. Этот час длился, как пытка. Всем было тяжело и неловко, и каждый понимал, что долго так продолжаться не может.