Были два друга
Шрифт:
– Эх, ты! Время к декретному отпуску, а тебя уволили. Подавай в суд. Или ты думаешь, что я буду кормить тебя и твоего выродка? Ешь, чего губы надула!
– Спасибо. Я сыта уже вашими заботами.
– Ишь, гонору сколько! И чем гордиться?
Сестры засмеялись. Даша насупилась и встала из-за стола. Марья Васильевна сердито посмотрела на дочерей.
– А вы, дуры, чего шебуршитесь? Дармоедки несчастные. Сидите на моей шее, а мне через вас хоть разорвись. В милицию того и гляди заберут. И черт вас не возьмет!
Сестры
– Мамочка, ты чего ворчишь на нас? Мы будем кормить тебя на старости лет, - сказала Наталья.
– Вы накормите. Себе ладу не дадите. Милостыни у вас не выпросишь.
– Марья Васильевна глянула на Дашу.
– Там тебе на комоде письмо.
– Мне?
– не поверила Даша.
Она бросилась в другую комнату. На комоде лежал голубой конверт. Схватила его, прижала к груди, не обращая внимания на то, что через открытую дверь за нею наблюдают. Быстро вскрыла конверт, тут же, стоя у комода, начала читать. Но что это? Как ой смеет!… Неужели это мог написать ей Николай?
Она скомкала листок, шатаясь, добралась до кровати, уткнулась лицом в подушку. Можно ли после этого верить людям! А тетя Феня говорила… Нет, это немыслимо. За что?
Что же делать? Как дальше жить? Огонек надежды слабо мигнул и погас, оставив после себя копоть. Она и без того натерпелась упреков и оскорблений. Надеясь, ждала, верила, что он любит. Но ничего этого нет. Он обманул! Ее сердце - окровавленный комок, затоптанный в грязь. Нечем дышать. Для чего теперь жить? Ради будущего ребенка? Чтобы и он мучился, как она? В уши будто напевает кто-то заунывно и тоскливо: «Мне недолго добежать до проруби…»
Даша представила себе эту прорубь, схваченную ледяной коркой. Вокруг унылое безмолвие, снег, в небе холодно искрятся далекие звезды.
Она плакала без крика, судорожно хватая ртом воздух. Оглушенная горем, не слышала, о чем говорили в соседней комнате. Наталья начала было хихикать, на нее прикрикнула Марья Васильевна:
– Ну, чего зубы скалишь? И меня в грех впутала, окаянная, чтобы тебя чума забрала. И как таких бесстыжих земля держит?
В сердце Марьи Васильевны проснулось к падчерице чувство сострадания. Она ругала себя за то, что поддалась уговорам Натальи и написала студенту лживое письмо. Хотелось поскорее сбыть падчерицу с рук. Студент женится на ней или нет, это еще вопрос. Кому нужна девка с ребенком на руках? Надо склонить ее к аборту и быстрее сбыть кому-нибудь. Девка пригожая, женихи найдутся…
Всю ночь Марья Васильевна ворочалась в своей спальне на пуховиках, опасаясь, чтобы Даша не наложила на себя руки. Тут не только грех падет на душу, могут, чего доброго, посадить в тюрьму. У соседей Марья Васильевна была на плохом счету, донесут прокурору, а тот все припомнит: незаконно присвоенное сиротское добро, спекуляцию… «Люди злы,- думала Марья Васильевна, ворочаясь с боку на бок. От них того и жди нападок».
В душе ее не было злобы к
А тут еще этот проклятый дом. Не ради себя она пошла на махинации, сироту обворовала. Все это ради дочерей. Куда они денутся, если что случится с матерью. Жалко их, дочери родные. Они потому злы и завистливы, что обижены судьбой. И Дашу ненавидят из зависти. Письма студента читали и в печке сжигали, а Наталья уговорила ее написать ему
«Ох, плохи дела! Нечисто на совести. Подлости в человеке, как пакостей в мусорной яме», - вздыхала Марья Васильевна, прислушиваясь, чтобы Даша тайком не ускользнула из комнаты.
А может, она ушла? При этой мысли Марье Васильевне стало не по себе. Она вскочила с кровати, нащупала в темноте ногами шлепанцы, вышла в соседнюю комнату, где спали девушки. Прислушалась. Слышно посапывание Любы, чуть всхрапывает Наталья. На Дашиной постели тихо. Марья Васильевна так и задрожала. В темноте долго не могла нащупать выключатель «Арестуют, упекут в тюрьму. Господи ты боже мой!» Она готова была упасть на колени, молить бога, чтобы он пощадил ее, несчастную, от милиции и суда.
Наконец нащупала выключатель Даша все так же лежала на неразобранной постели, уткнувшись лицом в подушку. У Марьи Васильевны отлегло на душе. Слава богу! И так стало жаль несчастную девушку, что на глаза навернулись слезы. Подсела она к Даше на кровать, положила руку на ее плечо.
– Спишь, доченька?
Даша повернула голову, открыла глаза с опухшими веками.
– Что случилось?
– спросила Марья Васильевна, хотя о содержании письма ей еще днем рассказала Наталья - домашний «цензор».
Даша снова уткнулась лицом в подушку. Марье Васильевне хотелось признаться перед падчерицей во всем, но подумав, что это может повлечь тяжелые последствия, воздержалась от своих откровений. Погладила Дашины темные мягкие волосы.
– Разлюбил, что ли?
– допытывалась Марья Васильевна. Даша молча плакала.
– Плюнь ты, деточка, на него. Найдешь себе получше. Не послушала меня, а напрасно. Ходила бы королевой.
Даша молча слушала вкрадчивые слова мачехи, ей сейчас так нужно слово сочувствия.
– Встала бы, поела. Я тебе яишеньку сжарю. Ты ведь с утра не ела, а у тебя ребеночек.
– Спасибо, не хочу.
– Молочка принесу, сдобную булочку. Скушай, оно и на душе легче будет.
Марья Васильевна сходила в кладовую, потом сама разобрала Даше постель, помогла раздеться. Заботливо поправила одеяло. Сидела у постели до тех пор, пока не убедилась, что Даша заснула. Глядя на печальное лицо в темных пятнах, на припухлые веки и заострившийся нос, подумала: «Извелась-то как! Видно, крепко любит!» Выключила свет, вышла из комнаты. Может, все уладится.