Былое — это сон
Шрифт:
— У художников нет никакого чувства ответственности, — прощебетала химичка. — А нам, бедным, все время приходится думать.
Бьёрн Люнд запел:
В Волеренге мать живет, А отец в Марокко.Я не спускал глаз с Трюггве. По-моему, по его тупому лицу скользнула улыбка. Я повернулся и взглянул на Гюннера. Он сидел, наклонив голову, как и брат, и тоже не спускал с него глаз. В его взгляде мелькнуло что-то похожее на ненависть.
Бьёрн Люнд побагровел от спиртного, из горла у него вырывался свист, словно туда был вставлен свисток.
Заговорили о норвегизации языка Хенрика Вергеланна [30] .
— Ты
Да, тот уже принял.
«Принять» в то время уже не имело отношения к Оксфордскому движению и еще не было речи о вступлении в национал-социалистскую партию. «Принять» в 1939 году означало принять новое правописание.
Я услыхал голос Гюннера:
— У художников слишком высокий подоходный налог.
Сусанна и Бьёрн Люнд снова занялись друг другом, я видел ее разгоряченное, пьяно-игривое лицо и понимал, что Бьёрну Люнду ничего не стоит получить ее. Мне казалось, что я чувствую ее запах, хотя сидела она далеко. Йенни от гнева лишилась дара речи.
30
Хенрик Вергеланн (1808–1845) — норвежский поэт, писавший на датском языке.
Странно, но мало кто из кинематографистов разбирается в сущности и возможностях кино. Нам показывают пьяного, но никогда не показывают опьянения его глазами. Почему кино не показывает нам влюбленность или сексуальную одержимость изнутри, глазами самого одержимого?
Мужской голос произнес:
— Если б у меня не было жены, я никогда бы не мучил других женщин.
Могу поклясться, что Трюггве улыбнулся.
— Разумеется, война будет, — сказал Гюннер. — Она начнется через несколько месяцев и будет продолжаться тридцать лет. Наши дети вырастут за время этой войны и будут считать ее нормальным состоянием.
Принимать участие в разговоре было уже невозможно. Мысли у всех перескакивали с предмета на предмет, как у четырнадцатилетних девчонок. Я сидел и думал, что, быть может, такие люди, как Сусанна и Гюннер, гораздо счастливее, чем большинство супругов. Я вспоминал браки, которые видел в Йорстаде в годы своей юности, и те, что наблюдал позднее, — серые, безрадостные товарищества по столу и постели. После нескольких основных торжественных событий — крестины, конфирмация и венчание — супругам оставалось ждать только могилы. А Гюннер и Сусанна, благодаря друг другу, каждый день переживали что-то, и хорошее и плохое, у них всегда что-то случалось, всегда, при всей их любовной ненависти.
Да кто она такая, кто я такой, что посмели погасить для него свет и украли его ребенка? Если б все кончилось только ее уходом, беды бы не было, но ей нужна была черная месть. Он испытывал ревность в ее самой тяжелой форме, она была как кровоизлияние в мозг, а Сусанна закусила удила и уже не остановилась, пока у него на губах не выступила пена. Он впал в безумие, и получилось, будто он всегда был безумным.
Бьёрн Люнд беседовал с Сусанной о правоте и неправоте:
— Я записываю те случаи, когда бываю прав на сто процентов. Коллекционирую эти редкие золотые крупицы. В такие дни я хожу с гордо поднятой головой и знаю, что мой противник — мошенник. У меня нет необходимости предпринимать что-либо против него. Я не защищаюсь, не жалуюсь. А только задираю нос. Другое дело, когда не прав я, целиком или частично, или когда мы оба не правы. Тогда я сообщаю о нем в полицию.
Он достал сигары и одну дал Трюггве. Гюннер сделал быстрое, едва уловимое движение, но не вмешался. Трюггве сидел и крутил сигару, пока не сломал. Она упала на пол, он даже не заметил этого и продолжал сидеть, как прежде. Может, я слишком много выпил,
Покидая кафе, и Бьёрн Люнд и я не совсем отчетливо понимали, что происходит. Ночь была светлая, и на улицах было еще много народу. Гюннер, Сусанна и Трюггве уехали на такси, — Сусанне хотелось прихватить еще кого-нибудь, чтобы дома продолжить вечер, но Йенни реагировала так, что Сусанна прикусила язык. Мы едва попрощались, и Гюннерсены укатили.
Бьёрн Люнд и Тора дурачились за кустами, но Йенни вытащила их оттуда.
— Джон, ты, конечно, проводишь Тору домой? — спросила она, думая, что ее голос звучит ласково, но твердо, на самом деле он дрожал от волнения.
И, вскочив в автомобиль к отцу, Йенни захлопнула дверцу.
Мы шли по направлению к Вергеланнсвейен. Светало, полусонные голуби ворковали на крышах. Мы почти не разговаривали. У подъезда Тора коротко бросила, что у нее в буфете есть немного вина, и я поднялся с нею наверх. Мы сидели и беседовали. Так, слово за слово, я остался у Торы.
Раздевшись, я подошел к окну и поверх низких крыш смотрел туда, где начинались поле и лес. Ноги горели после жаркого дня. В комнате звенела тишина. Ночь была бесконечно тиха и светла. Голуби ворковали.
Усталость и похмелье настроили меня на мечтательный лад, я замер у открытого окна. Внизу, на залитом асфальтом дворе, вдоль стены прошмыгнула крыса.
Тора возилась с постелью. Потом подошла и стала рядом. Она прижалась к косяку; не глядя на нее, я видел ее профиль. Белая пижама Торы несколько охладила меня. Красивая женщина, люди считали ее странной, говорили, что она хороший специалист. А вот я совсем не помню ее и не помню, чем она занималась, помню только, что у нее были острые зубы и тонкая талия. Слава богу, обжигаешься не на всех.
На горизонте поднялся как бы столб дыма, он быстро разрастался над крышами, занимая все небо, вершина его раскинулась, словно вершина ясеня Иггдрасиль [31] .
— Неужели будет гроза? — глухо спросила Тора.
Да, мы сразу поняли — это гроза.
Мэри, Мэри, я вспомнил тебя той светлой ночью, ты пряталась в этом необычном растущем облаке. Я вспомнил тебя той ночью и вспоминаю теперь. Неужели ты умерла? Я искал тебя. Той ночью в Осло я думал о тебе, потому что предвидел столкновение, а хотел мира. Милая Мэри! Откуда у меня эта глубокая уверенность, что я сплоховал, что я конченый и ничтожный человек, которая возникает, как подумаю, что тебя уже нет, откуда этот безликий, вечно гложущий меня страх? У тебя были самые красивые ноги, какие я только видел, будто ты никогда в жизни не носила туфель. Ни одной другой женщине я не целовал ног. Нашему дому стоять бы на Барбадосе, где в пальмах шелестит пассат. Что случилось в том большом белом доме, освещенном луной? Почему ты такая мертвенно-бледная?
31
Ясень Иггдрасиль — древо жизни и судьбы в скандинавской мифологии.
Я стоял рядом с Торой и не шевелился, поглощенный смутными думами о вечности. Почему великие минуты часто переживаешь с тем, кого почти не знаешь? Потому что чувствуешь себя свободно и безответственно? Тора еще не успела расставить сети. Пройдет неделя, и она начнет подумывать о браке. Но пока эта неделя не прошла, я мог чувствовать себя молодым и счастливым.
Так Йенни и надо. «Моя лучшая подруга Тора Данвик». Надеюсь, Йенни, ты сейчас спишь, а не бродишь в отчаянии по пустынным улицам, прислушиваясь к своему бедному сердцу?