Былое — это сон
Шрифт:
Я много об этом думал и теперь не могу все тебе объяснить: я отношусь к тем, кто никогда не отдает себя полностью. Сусанна относится к тому же типу, но в нашей истории этот факт играет значительно меньшую роль. Она не отказалась бы поехать со мной, хотя и не до конца верила мне.
Но я струсил. Я, бедный парень, который пробился собственным трудом, всегда боялся разделить с кем-нибудь свою власть, разделишь — и потеряешь. Я — тиран, со мной рядом нет никого, и мне никто рядом не нужен.
Я слаб и от всех скрываю свою слабость, вот я и признался в ней перед моим сыном, да и то только потому,
Я слаб и не понимаю, как люди могут обладать властью без денег. Задаром мне никто никогда не повиновался. Деньги деньгами, но я еще напускал на себя и суровость, хотя простодушие мое было неподдельным.
Мне ничего не стоило сказать тебе, что я не женился, потому что хотел сохранить полную свободу. Так обычно говорят мужчины. За этими словами легко угадать и слабость и страх.
Скажу одно: паническое цепляние за свободу, создающее холостяков моего типа, — своего рода импотенция. Мы тянемся к женщинам, но в решительную минуту обманываем их и даже близко не подпускаем. Нас считают приятными людьми, девушки думают, что нашли идеального человека: а они ничего не нашли. Если такой женится, он становится невыносимым тираном, даже когда ему удается сохранить внешнее дружелюбие. Каждое слово, каждая ласка, выпавшие на долю его жены, сама жизнь отмериваются ей с аптекарской осмотрительностью. Мы половинчаты во всем и никогда не поступаем опрометчиво, принимая решение лишь после того, как подсчитаем, что сохраним и что получим.
Мы от рождения владеем искусством отстраняться, которое приносит женщинам несчастье. Теперь, правда, говорят, будто это не врожденное качество. В «Уголке» я наслушался много чепухи на этот счет. Врожденное это качество или нет, какая разница для человека, который не помнит себя другим и которому идет уже шестой десяток.
Я таким был, таким и останусь. Вот и все. Поэтому лучшее, или самое худшее, что я мог сделать, — это уехать без нее, бросив ее одну. Пять, десять лет она бы в кровь разбивала себе руки о стеклянную стену, но внутрь так бы и не проникла.
Это вовсе не означает, что люди моего типа не способны любить, но мы должны оставаться при этом независимыми, мы будем любить того, кто послушен.
С Гюннером было как раз наоборот: он жаждал отдавать и получать все, а для Сусанны в конечном счете было безразлично, что представляет собой тот или другой мужчина. Она бы все равно никогда не поверила, что кто-то способен сделать что-нибудь ради нее, и, кроме того, ее постоянно тянуло к новому. Если мужчина был личностью, она донимала его за это, а если ничтожеством — презирала.
Гюннер жаждал делиться своим внутренним миром. Я же хотел сохранить этот мир для себя. Он был способен делить с ней ее восторг. Я молча взирал на этот восторг, и, без сомнения, со мной она еще острее почувствовала бы, что, кроме постели, годится разве на то, чтобы чистить картофель. Гюннер принимал ее такой, какая она есть, и я тоже принял бы ее, но по известному и досадному психологическому закону она рано или поздно начинала отравлять жизнь близкому человеку, ибо не могла принять самое себя.
Теперь
Это я смог написать лишь сегодня, потому что ночью мне приснился странный сон.
Бог стоял у моей постели, и я сказал: «Уходи, я не верю в тебя».
Он задумчиво посмотрел на меня и ответил: «Ты, как всегда, ошибаешься, на самом деле это я не верю в тебя».
Не очень приятный сон.
Теперь я хочу написать о двух вещах: немного о себе самом — о моей жизни и о тех двух неделях, которые я провел с Сусанной, Гюллан и Трюггве.
Я встретил Сусанну, когда вернулся в Осло после путешествия с твоей матерью. Если б я попытался передать то, что сказал ей, это прозвучало бы неестественно. Лучше я расскажу так, как представляю себе это теперь, а лицо Сусанны все равно всегда стоит у меня перед глазами.
Мой сын, любил ли ты уже кого-нибудь? Я написал «лицо Сусанны все равно всегда стоит у меня перед глазами» и потом долго ходил по комнате. Не дай бог тебе узнать одиночество старого человека!
Сперва несколько дат. Я родился 17 апреля 1888 года в Йорстаде, в нескольких милях от Осло, встретил Агнес в сентябре 1906-го, уехал в Нью-Йорк в сентябре 1909-го, мне был тогда двадцать один год. Теперь идет 1943-й, мне пятьдесят пять лет (как летит время!). Мое настоящее имя Юханнес Торсен, в 1917 году я стал американским гражданином под именем Джон Торсон.
В последние годы я иногда размышлял, существует ли загробная жизнь, однако больше всего меня интересовало, может ли старый грешник найти спасение в религии. Кое-кому это удается даже без веры в основополагающие догматы христианства. Но это редкое акробатическое искусство, и я им не владею.
Что-то во мне всегда протестовало против разрыва с религией моего детства. Я никогда не посещаю богослужений в норвежской церкви — как и в любой другой, — но каждый год перед рождеством ко мне приходит пастор, выпивает рюмку хорошего вина и получает чек. Он не пытается меня обратить. Я прекрасно понимаю, что деньги делают свое дело, — приятно не иметь врагов, но этого мало. Мне нравится пастор, и церковь является точкой опоры в этой всеобщей бездомности. Я давал бы деньги, даже не получая никакой косвенной выгоды. Так где же правда? Всю жизнь я держался вдали от религии, однако всегда знал, что не порвал с ней окончательно. Я не посмел бы назвать человека дураком только за то, что он искренний христианин. Посмотри на самого себя и не суди других слишком строго.
Я руководствуюсь тем разумом, который мне отпущен. Я могу заблуждаться и наверняка заблуждаюсь, но другого разума мне не дано. Иногда сам корабль бывает виной тому, что компас выходит из строя. Однако это еще не причина, чтобы отказываться от компаса, — надо принять соответствующие меры и предотвратить ошибку. Гюннер Гюннерсен обезумел от нашей жестокости и потерял свою дочь, но это еще ничего не говорит о его разуме. Если всунуть булавку в мозг птице, она бешено забьет крыльями. Не станешь же ты ей объяснять, что вытащишь булавку, как только она успокоится, а ведь Сусанна именно это и делала.