Царь нигилистов 6
Шрифт:
Так или иначе, Анна Фёдоровна послала служанку к папеньке, ибо узок круг русских литераторов, и все они друг друга знают.
Саша не стал терять времени и поехал в магазин Вольфа. Гогель увязался с ним.
— Григорий Фёдорович, — сказал он по дороге, — мне жаль вашего времени. Мне скоро пятнадцать, и я вполне в состоянии один найти дорогу в Петербурге.
— Знаем мы, куда вы находите дорогу, — заметил Гогель.
В магазине Маврикий Осипович сам вышел к прилавку, усадил гостя за стол и велел подать кофе.
— Чем могу
— Всё, что есть, Достоевского, пожалуйста, Маврикий Осипович.
— И листок бумаги с карандашом?
— Не Чичерин, конечно, — сказала Саша, — но всё равно давайте, на всякий случай.
Хозяин кивнул приказчику, и тот вскоре принёс два толстых журнала: «Русское слово» за март 1859 и сдвоенный номер «Отечественных записок» за ноябрь и декабрь того же года. В первом была повесть Фёдора Михайловича «Дядюшкин сон», а во втором — «Село Степанчиково и его обитатели».
К стыду своему Саша не читал ни того, ни другого.
Он вообще читал только посткаторжного Достоевского, начиная с «Записок из Мёртвого дома». И, конечно, великое пятикнижие: «Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы», «Подросток» и «Братья Карамазовы».
Пятикнижие ещё в школе и университете, зато «Записки» уже взрослым и не так давно, так что помнил лучше всего.
Саша отпил кофе и начал просматривать «Отечественные записки». Кроме Достоевского там была экономическая статья Бунге под названием «Гармония хозяйственных отношений», что-то по психологии, неизданные сочинения прошлого (то есть 18-го века), отрывок из «Истории царствования Петра Великого» Устрялова, политические новости, обзоры литературы русской и зарубежной, переводы из Диккенса и Джорджа Элиота (почему Джорджа? Он же Томас), и даже новости науки под названием «Учёные новости».
Дежавю. Саша вспомнил, что в Перестройку был подписан примерно на все советские толстые журналы: «Новый мир», «Знамя», «Дружбу народов», «Неву». И там тоже выходило последовательно всё, запрещённое советской цензурой за предыдущие 70 лет. И там же публиковались экономические статьи какой-нибудь Ларисы Пияшевой или политологические Игоря Клямкина.
А потом запрещённая литература кончилась, статьи о рыночной экономике и демократии больше не воспринимались как откровение, и толстые журналы стали скучны, тиражи их скукожились, и Саша больше не покупал подписку.
И вот теперь… Похоже 1859-й — это что-то вроде 1987-го: самый разгар, самый пик, самые тиражи.
И Саше остро захотелось подписаться. На сколько хватит золотого века русской литературы: на пять лет, на десять, на пятнадцать?
Всё-таки здесь не только «Ученические тетради Лермонтова», но и молодой талантливый автор Достоевский, который свои главные вещи даже не задумал, не то, что не написал.
Реклама была в конце: подписку принимали в конторе редакции при книжном магазине Кожанчикова на Невском проспекте напротив Публичной библиотеки.
Это было прямо совсем рядом,
Стоила годовая подписка 14 с полтиной без приложения с картинками парижских мод и 15 с полтиной с оным приложением. Саша решил, что без парижских мод он обойдётся.
— Григорий Фёдорович, — обратился Саша к Гогелю, — давайте зайдём после Вольфа к Кожанчикову, я хочу подписаться на «Отечественные записки».
Преимущество военных воспитателей перед Гриммом было в том, что они никогда не возражали против русского чтения. Так что Гогель только улыбнулся и кивнул.
В библиотеке «Зимнего» толстые журналы, конечно, водились, и мама их все читала, но Саше хотелось иметь собственный экземпляр.
Пока Саша просматривал журналы и пил кофе, приказчик принёс ещё два потрёпанных номера «Отечественных записок»: за 1848-й и 1849-й год. В первом были «Белые ночи», во втором: «Неточка Незванова». Ни того, ни другого Саша тоже не читал.
— Это всё, Маврикий Осипович? — поинтересовался Саша.
— Нет, нет, ещё буквально четверть часа, Ваше Императорское Высочество!
— Хорошо, — кивнул Саша.
Похоже, они шерстили все букинистические магазины Гостиного двора.
Наконец, явилась небольшая книжечка страниц в двести 1847 года издания: «Бедные люди». И два номера «Отечественных записок» того же года с повестью «Хозяйка». О последнем произведении Саша даже не слышал, не то, что не читал.
— Теперь всё, — отрапортовал Вольф.
— Сколько с меня? — спросил Саша. — С доставкой до Зимнего.
— Семь рублей серебром.
Саша достал из-за пазухи подаренный папа тиснёный золотом кошель, в котором оставил на мелкие расходы две сторублёвые бумажки, достал стольник и небрежно протянул Вольфу.
Тот честно отсчитал сдачу.
Курс бумажного рубля составлял около 80-ти серебряных копеек. Ничего, всё равно меньше девяти рублей за шесть журналов и один роман.
Книги поехали в Зимний с посыльным Вольфа, а Саша с Гогелем перекочевал в магазин Кожанчикова.
Хозяин оказался бородачём лет тридцати, похожим на старообрядца. Уточнить вероисповедание казалось некорректным.
Саша оплатил подписку на «Отечественные записки», и ему сразу выдали первый номер.
Саша просмотрел его в карете по дороге в Зимний.
Достоевского в нём не было, зато была «Институтка» Марко Вовчока, пьеса «Псковитянка» (либретто что ли? Это же опера?), лекция по юриспруденции Утина, продолжение романа таинственного Джорджа Элиота и в обзоре русской литературы — упоминание о выходе совершенно новой драмы Островского «Гроза».
Дома его уже ждал адрес Достоевского.
Он его сунул в карман и пошёл пить чай к Никсе.
Там и сел за письмо.
Глава 14
"Любезнейший Фёдор Михайлович! — начал он. — Сегодня от моего отца и государя я был счастлив услышать о том, что вы ищете со мной встречи.