Царь нигилистов 6
Шрифт:
Гость усмехнулся и покачал головой.
— Значит, точно не так, — сказал Саша. — Но зато я припасу этот смысл на тот случай, если вашу «Хозяйку» перестанет пропускать цензура и вывалю его цензорам.
— Не надо, — улыбнулся Достоевский.
— Ладно, может так пропустят. Резюмируя, вот это всё. Я бы не хотел, чтобы линия «Вия», «Вечеров на хуторе близ Диканьки» и «Страшной мести» пресеклась в русской литературе из-за ограниченности Виссариона Григорьевича и его твердокаменного авторитета. Письмо у него отличное (то, которое вы у Петрашевского читали), а вот за это придушил
— Спасибо! — улыбнулся Достоевский. — Это правда то, что говорят о ваших сбывшихся предсказаниях?
— Конечно, — улыбнулся Саша. — Как ваши «Записки из Мёртвого дома»?
Рука великого писателя дрогнула и застыла над страницей. Он поднял глаза и взглянул на Сашу с безграничным удивлением.
— Откуда вы знаете?
— Не верите в ясновидение?
— Ну, вы же читали «Хозяйку». Скорее верю.
— У меня не из нижнего мира, — улыбнулся Саша. — Я точно душу не продавал.
— Как бы я мог подумать такое! Только книга называется: «Сцены из Мёртвого дома».
— По-моему, «Записки» лучше. Вы их уже пишите?
— Да, наброски.
— Это будет ваша первая книга, которую переведут примерно на все языки. Там есть очень яркие эпизоды. Забыть не могу того героя, который поменялся именем с другим каторжником за какую-то ерунду и сменил поселение на пожизненную каторгу. Мне всё казалось, что как-то можно это исправить. Не должна человеческая глупость обходиться настолько дорого.
— Сушилов, — сказал гость. — Поменялся именем за рубль серебром и красную рубаху.
— Это реальный человек?
— Да.
— Интересно, можно его как-то найти, навести справки, узнать, что с ним…
— Это было в Омском остроге.
— Надо попробовать, — сказал Саша.
— Сушилов не один такой, — сказал Достоевский, — это часто бывает на каторге.
— То есть это системная проблема?
— Да, арестанты иногда меняются именами, в случае Сушилова удивительна только цена. Очень за дешево он себя продал.
— Но это же полное безобразие! — воскликнул Саша. — Как это вообще возможно? Есть же описание человека! Этого же не может не знать администрация!
— Администрацию не очень интересуют такие маленькие люди, как Сушилов.
— То есть им похрен. Понятно. Не то, чтобы я был удивлён. Но что-нибудь придумаю.
Проблема казалось не такой уж простой, учитывая элитарность искусства фотографии.
— Папа скорее всего не знает, — заметил Саша. — Его не красит, конечно, что он чего-то не знает, но страна наша слишком велика, за всем не углядишь.
— Что вы ещё запомнили из моей ненаписанной книги? — спросил Достоевский.
— Эпизод наказания розгами ссыльного поляка, который служил в Польше преподавателем математики. Как он звука не издал. Вызывает уважение,
— Нет, вы правильно пересказываете мне мои воспоминания.
И его взгляд ушёл в себя.
— Мне тут Тютчева Анна Фёдоровна сказала, когда мы с ней танцевали на балу, что словно бездна разверзается, когда я говорю что-то, чего не могу знать. Но это не бездна, моя задача мимо этой бездны наш народ провести. Нетривиальная задача, прямо скажем. Мне иногда кажется, что ему туда хочется.
— Может быть, — задумчиво проговорил гость. — У вас необычные картины на стенах.
— А! Новое французское искусство…
И он рассказал историю мальчика с вишнями.
— История, по-моему, для вас, — заметил он. — Не французская она какая-то. Если интересно, пользуйтесь. Достоевский Ф. М. «Мальчик с вишнями». Например, повесть.
Достоевский улыбнулся.
Подписал последние журналы и отдал Саше.
— На «Записки» претендую, — сказал Саша, — пришлёте? Первую же публикацию. И сразу с подписью.
— Разумеется.
— Теперь очень щекотливый вопрос, Фёдор Михайлович, — проговорил Саша, — обещайте, что не обидитесь.
— Вам что-то не понравилось в «Бедных людях»?
— Я люблю людей более работящих, инициативных, сильных духом и независимых от чужого мнения, чем те, которых вы описываете. Но не в этом дело. Мой вопрос, боже упаси, никак не следует из каких-то внешних моментов: вы отлично выглядите. Спросить об этом подсказывает мне только моё ясновидение и отчасти логика.
— Не обижусь, — пообещал Достоевский.
— Фёдор Михайлович, сколько вам платят за лист?
— Это и был ваш страшный вопрос? — усмехнулся гость. — Сто двадцать рублей за «Село Степанчиково».
— Это было предисловие к страшному вопросу. Сколько в «Селе Степанчикове»? Листов 10?
— Семнадцать, — сказал гость.
Саша прикинул, умножив в уме 120 на 17. Больше двух тысяч.
— Прилично, — оценил он. — Но переезд всё равно мог дорого обойтись. А теперь страшный вопрос: Фёдор Михайлович, вам деньги нужны?
Достоевский отвёл взгляд, посмотрел на «Мальчика с вишнями», вздохнул и тихо сказал:
— Да.
Саша отсчитал 500 рублей. Он смутно надеялся обойтись парой сотен, но человеку с такими гонорарами презентовать меньше было бы просто неприлично.
— Я должен буду написать что-то про работящих и сильных духом? — спросил гость.
— Боже упаси! — улыбнулся Саша. — Боюсь, на заказ неспособен написать что-то стоящее даже Достоевский. Пишите, к чему душа лежит. Очень жду ваших записок про каторжников.
— Спасибо! — проговорил гость, забирая деньги. — Я обязательно верну.
— Нет никакой необходимости, — улыбнулся Саша. — Мы очень вам задолжали. Я имею в виду династию и то, что творил мой дед. К сожалению, отец и слышать не хочет о пересмотре дела. Понимаю, что пятьсот рублей — это так себе компенсация за фиктивный расстрел и четыре года каторги. Примерно, как фиктивный расстрел и четыре года каторги за чтение письма Белинского. Но это не всё. Вы обращайтесь, если будет нужда. И без всякого стеснения. Только у меня одно условие… оно может вас удивить…