Царь нигилистов 6
Шрифт:
— Говорите. Обещаю не обидеться.
— Не подходите к рулетке.
Честно говоря, Саша не знал, когда Фёдор Михайлович впервые сел играть.
— Действительно странное условие, — усмехнулся Достоевский, — я даже не думал в этом направлении.
— Да? Ну, и отлично. В таких случаях я всегда рад ошибаться.
— Александр Александрович, — проговорил Достоевский, — я не считаю сейчас себя невиновным.
— Кроме письма Белинского было что-то ещё?
— У нас действительно было намерение действовать против правительства.
— «Намерение»! Согрешили в мыслях? — усмехнулся Саша. — Тогда всё человечество нужно расстрелять. В полном составе! По поводу специфического греха «веры в теории» вы можете дискутировать со своей совестью или Господом, но к юридическим практикам это не имеет ни малейшего отношения.
К очередному семейному обеду слух о Сашиной литературной благотворительности уже успел облететь Петербург и вернуться в Зимний. Что говорило о том, что Достоевский усердно работал на Сашину добрую славу.
Масло в огонь подлил неизвестно откуда взявшийся слух, что Саша выдал Достоевскому половину своих наличных денег. Что было неправдой. Отцовской тысячей Сашины финансы не ограничивались. Мелкие бизнесы вроде открыток, конфетти, китайских фонариков и шампуня уже приносили сравнимый с отцовскими гонорарами доход. Да и жалованье штабс-капитана капало потихоньку.
— Это правда, что ты подарил 500 рублей политическому преступнику Достоевскому? — поинтересовался папа.
— Никакой он не преступник, — возразил Саша. — Уж, не говоря о том, что помилован.
— Деньги тебе на руки выдавать нельзя.
— Надо же мне было как-то реабилитироваться за деда. И мне кажется лучше потратить деньги на Достоевского, чем на десять мундиров от Норденштрема.
— Твой дед в реабилитации не нуждается!
— Он уже ни в чём не нуждается. Это я нуждаюсь.
— В хорошей порке.
— Может быть. Легче будет в глаза смотреть таким, как Фёдор Михайлович.
— Значит то, что ты сказал Достоевскому, что считаешь его приговор несправедливым, тоже правда?
— Неадекватным, — уточнил Саша. — Считаю, буду считать и всегда считал.
— Вы это и обсуждали битых три часа?
— В основном, нет. Мы говорили о его книгах. О «Бедных людях» и «Хозяйке».
— Болтают, что ты в таком возрасте, когда простительно любить сказки. Нашёл у Достоевского единственную сказку «Хозяйка», теперь везде расхваливаешь и говоришь, что автор опередил время на столетие.
«Сказочка, да, — подумал Саша, — особенно по степени эротизма».
При этом герои там максимум страстно целуются. И ни одно более откровенное действие не названо своим именем. Но Фёдор Михайлович прекрасно обходится выражениями вроде «и растопленный свинец вместо крови потек в его жилах».
— Да пусть говорят, — мило улыбнулся Саша. — Ещё мы
— Это те, которые ты ему пересказывал?
— Он упоминал об этом?
— Конечно, как он мог умолчать о твоём ясновидении.
— Да, я некоторые страницы видел во сне. Там был рассказ о том, что иногда каторжники меняются именами и так меняют участь. Тот, кто может платить, нанимает того, кто нуждается и меняется с ним приговором. И так можно уйти на поселение вместо вечной каторги.
— Не может быть! — сказал папа.
— Почему не может? Их фотографируют при задержании?
— Не-ет…
— Надо, — сказал Саша. — В фас и в профиль. Чтобы это безобразие перестало быть возможным. И беглецов так можно ловить.
Саша подумал, что будущие арестанты ещё скажут ему за эту идею большущее «спасибо» в огромных таких кавычках. Где-то в девяностые, там в будущем, он читал статью о видеонаблюдении в какой-то карликовой европейской стране: то ли Люксенбурге, то ли Лихтенштейне. Автор статьи пел дифирамбы и восхищался снижением преступности почти до нуля. И Саша тогда был совершенно солидарен с автором.
А потом выяснилось… Собственно, похожую систему внедрили в Москве. И что убийц с ворами стали ловить? Ни фига подобного! Ловить стали участников митингов.
И сейчас Саша не сомневался, что первым идею внедрит Третье Отделение. И будет ловить «политических преступников». Ну, вроде Достоевского.
И что? Теперь отказаться от прогресса?
Папа, кажется очень заинтересовался и слушал внимательно.
— В этом что-то есть, — наконец, сказал он. — Только дорого.
— У меня есть ещё одна идея…
Глава 15
— Продолжай! — сказал папа.
— Дело в том, что узор на подушечках пальцев индивидуален у каждого человека и эти рисунки никогда не повторяются…
Он посмотрел на свои руки и продолжил.
— Можно нанести на палец чернила, а потом приложить его к бумаге. И получится отпечаток, по которому человека можно опознать. Никто ещё не делает так?
— Я впервые об этом слышу, — признался папа.
— Можно сначала поэкспериментировать. Например, в Омском остроге. И убедиться, что я прав.
— Да прав ты, — сказал царь. — Когда ты был не прав! А почему в Омском остроге?
— Там до сих пор сидит тот человек, который за рубль и красную рубаху сменил поселение на вечную каторгу. Достоевский назвал мне его имя: Сушилов. Можно его найти. Мне кажется, проще всего просто помиловать.
— Ты веришь арестантам? Они могут наврать с три короба.
— Я верю Достоевскому. Примерно, как себе. А чтобы убедиться, что это тот самый Сушилов, надо сфотографировать всех арестантов острога, а потом привезти фотографии Достоевскому. И пусть опознаёт. Кстати, узнаем, под чьим именем сидит этот Сушилов.