Царь нигилистов 6

Волховский Олег

И они обнялись на прощание.

1860-й год был високосным, так что понедельник приходился на 29 февраля. Было по-прежнему холодно и вьюжно.

Вечером, после уроков, Саша сел за письмо к Пирогову.

'Любезнейший Николай Иванович!

Я был в Петропавловской крепости. Студенты ваши там. Живы, выглядят нормально. Кормят их сносно, и я ещё докупил некоторое количество еды. В том числе лимоны. Я где-то читал, что они помогают от цинги. И дядя Костя подтвердил, что Пётр Великий

включил их в рацион моряков по примеру голландцев.

Арестантам дают гороховый суп, после которого у меня начались некоторые проблемы с пищеварением.

Наверное, я смогу добиться того, чтобы его убрали из меню, но боюсь сделать хуже. Насколько он там необходим?

Материалы дела мне отец пока не даёт, так что ничего не знаю о ходе следствия.

Сделаю, что смогу.

Если у вас есть новости, пишите'.

В пятницу 4 марта пришло письмо от Пирогова, через Елену Павловну, и это был ответ на предыдущее Сашино письмо.

'Ваше Императорское Высочество!

В Киеве арестовано девять студентов: Бекман, Муравский, Португалов, Тишинский, Левченко, Юкельзон, Ефименко, Зеленский и Россинский.

Португалов, наш, с медицинского факультета, и с декабря держал выпускные экзамены, но закончить ему не дали.

Остальные, в основном, юристы.

Но это не все. Были арестования в Харькове и Херсоне. Я не о всех знаю.

Началась история со студента Харьковского университета Петра Завадского, который служил домашним учителем у помещика Михаила Гаршина. Дело в том, что супруга Гаршина бросила семью и двоих детей и сбежала от мужа с Завадским, взяв с собой только младшего сына Всеволода пяти лет.

Гаршин и написал письмо в полицию, где рассказал о причастности любовника жены к тайному революционному обществу.

Михаил Гаршин психически болен (говорят: циркулярный психоз, который ещё называют «помешательством в двух формах»). Бегство жены вызвало обострение болезни, что и привело к доносу. Дело в том, что до сих пор он имел репутацию очень доброго, даже чрезмерно доброго человека. Отставной кирасирский офицер, Гаршин, по слухам никогда не порол солдат.

Но во время обыска у Завадского нашли документы, которые подтвердили изложенное в донесении'.

«Вот и Всеволод Гаршин нашёлся», — подумал Саша.

Циркулярный психоз — это, вроде маниакально-депрессивный, он же биполярное расстройство. Интересно в какой фазе Гаршин писал донос: в маниакальной или депрессивной.

Можно, конечно, понять взбешённого мужа.

Но можно понять и беглую жену: жить с психически больным врагу не пожелаешь, даже если в периоды ремиссии он добрейшей души человек.

Тот случай, когда всех можно понять, у всех своя правда, а вместе получается античная трагедия.

Остро хотелось привлечь Балинского в качестве эксперта. Впрочем, чем он поможет? Арестовали, очевидно, на основании найденных

бумаг, а не доноса безумного помещика.

Так один разгневанный муж погубил двадцать человек, думая, что мстит одному.

В субботу 5-го марта прибыли коньки Никсы, и вечером они пошли кататься. Таврический каток и не думал таять. Минус шесть градусов. Снег еле разгребли после метели, и сугробы выросли выше человеческого роста.

У Николая получилось не сразу и его приходилось периодически поддерживать. Но он был каким-то лёгким, что твои мандарины. Впрочем, брат всегда был худощав.

А в воскресенье пришёл очередной номер «Колокола».

Принёс его Никса и положил на стол к Саше с такой торжественностью, что в содержании не приходилось сомневаться.

— И что про меня пишет Герцен? — спросил Саша.

Номер был от 1-го марта. То есть вышел после семейного обеда, где обсуждались Сашины закупки для узников Петропавловки. Самым странным было то, что папа не вызывал на ковёр. Посол Бруннов, наверняка написал свой дайджест в тот же день и отправил царю по телеграфу.

— Ругает! — злорадно объявил брат.

— За что? — удивился Саша. — Чем я навредил русской демократии?

Номер начинался «Письмом из провинции», на котором Саша и залип. Письмо было анонимным и подписано «Русский человек». А ему предшествовало пространное предисловие Александра Ивановича, в котором разбуженный декабристами на все лады доказывал, что призывать к восстанию нехорошо: «Но к топору, этому ultima ratio (то есть последнему доводу) притеснённых, мы звать не будем — до тех пор, пока остаётся хоть одна разумная надежда на развязку без топора».

И вообще, чем дольше он смотрит на европейские дела, тем больше в нём отвращение к кровавым переворотам. И нет у нас власти, которую надо было бы вырубать топором, а есть надёжа государь Александр Николаевич.

Длинное предисловие лондонский звонарь завершал риторическим вопросом: «Кто же в последнее время сделал что-нибудь путного для России, кроме государя? Оградите и тут кесарю кесарево!»

Откровенно говоря, предисловие Саше понравилось.

А потом следовало то самое анонимное письмо, которое, собственно к топору и звало, призывая не верить либеральным посулам и упрекая Герцена за славословия Александру Второму.

«Дело вот в чем: к концу царствования Николая все люди, искренно и глубоко любящие Россию, пришли к убеждению, что только силою можно вырвать у царской власти человеческие права для народа, что только те права прочны, которые завоеваны, и что то, что дается, то легко и отнимается, — писал „Русский человек“. — Николай умер, все обрадовались, и энергические мысли заменились сладостными надеждами, и поэтому теперь становится жаль Николая».

Понятно, принцип «чем хуже, тем лучше». И Саше остро захотелось найти автора.