Царь нигилистов
Шрифт:
— При дворе не принято, — вздохнул Гогель. — В Питере надо в какой-нибудь большой храм сходить: в Казанский или в Исакий.
— Видимо, когда переедем в Зимний? — спросил Саша.
— Да.
В Фермерском дворце его ждал подарок и письмо.
Собственно, на подоконнике стоял микроскоп, а под ним лежал конверт, скрепленный красной сургучной печатью. Герб на печати был затейливый: ромб, разделенный на две симметричные половинки. В одной — двуглавый орел, в другой — вообще непонятно что: какие-то три гусеницы лапками вверх и три зверя — львы что ли. Над ромбом — императорская корона, что вместе с орлом говорило о том, что это кто-то из родственников.
Саша
И сломал печать.
«Милый Саша, — гласило письмо. — Посылаю тебе микроскоп. Выбрала с самым большим увеличением. Поздравляю с производством в чин штабс-капитана.
У тебя очаровательные стихи. Можешь мне написать слова и ноты?
«Любезная Елена Павловна, — тут же ответил Саша. — Вы представить себе не можете, насколько я рад Вашему письму. За микроскоп спасибо огромное!
Только я не умею с ним обращаться. Нет ли у вас на примете человека, который научит меня готовить препараты. Лучше всего студента-медика. Может, порекомендует кто-то? Только не присылайте мне академика! Во-первых, это бриллиантами дороги мостить, во-вторых, я могу рассчитывать только на свои карманные деньги.
Еще мне нужен художник, лучше всего студент. Чтобы брал не очень дорого. И чтобы картины были яркими, солнечными и нравились дамам.
Что-то вроде современного Фра Анджелико. Только, чтобы он об этом не знал, а то обдерет, как липку.
Нам с моим деловым партнером надо нарисовать рекламу для нашего шампуня. Это новое средства для мытья волос. Тете Санни пришлось по душе. Посылаю несколько пакетиков для Вас и Ваших фрейлин. Буду счастлив, если еще кому-то понравится.
Стихи с нотами — далее.
И Саша переписал «Марию» с нотами и «К Элизе».
После обеда катались с Зиновьевым и Никсой в ландо по парку Александрия. Погода была тихая и не очень жаркая.
Потом пили чай у брата.
— Можешь мне примерно набросать гербы наших ближайших родственников, — попросил Саша. — А то я путаюсь.
— Они изданы, я тебе пришлю.
— Еще мне нужен список всех дам, которых может заинтересовать шампунь. Желательно, чтобы дама была порешительнее.
— Тетя Мэри, — тут же отреагировал Никса.
— Мария Николаевна?
— Да.
Которая родственница Наполеона?
— Мы все через нее родственники Наполеона. Ну, в какой-то степени.
Собственно, родственница она была не Наполеона, а Жозефины Богарне: ее первый муж приходился французской императрице внуком.
Никса рассказывал Саше тетину историю.
За черт знает кого Николай Павлович согласился отдать любимую дочь только потому, что она уперлась рогом и заявила, что из России не уедет ни при каких обстоятельствах. Ну, а какой иностранный принц согласится в Россию переехать?
Согласился Максимилиан Богарне. И Маше понравился.
Дедушка понимал, что это мезальянс, конечно. Но смирился. Так появился в России род герцогов Лейхтенбергских (они же князья Романовские).
Максимилиан при этом остался католиком, зато с готовностью залез под каблук к своей властной жене, которая курила сигары и кокетничала со всеми подряд.
Родственник Наполеона тете Мэри в конце концов надоел, и она завела себе графа Строганова, с которым после смерти Максимилиана быстренько тайно обвенчалась. Мам'a и пап'a об этом знали и тщательно скрывали сие от дедушки, не на шутку опасаясь,
Да, такая женщина вполне могла решиться на подвиг испытания шампуня на собственных волосах.
— А еще тетя Мэри — Президент Академии Художеств, — добавил Никса.
— Ну, вот! И зачем я у Елены Павловны просил художника?
— Мадам Мишель тоже покровительствует живописи, — сказал брат. — Так что все правильно. А тете Мэри я могу написать.
— Давай! — согласился Саша.
Никса кивнул.
— Хорошо.
— У меня есть еще одна идея на день рождения мам'a, — сказал Саша. — Понадобится тонкая проволока, легкая вощеная или папиросная бумага, клей, фольга и плоская свечка, как у католиков. Или тряпочка, пропитанная маслом для ламп. Можно это найти?
— Думаю, да, — сказал Никса.
Материалы достали к вечеру понедельника. Испытания организовали на пляже Финского залива.
Солнце садилось, опускались сумерки. Воздух пах хвоей, морем и немного водорослями.
Больше всего Саша боялся, что конструкция окажется слишком тяжелой и не полетит. Вторым страхом было спалить все напрочь.
Первый кошмар был актуальнее для вощеной бумаги, а второй — для папиросной.
Начать решили с последней.
За старшими братьями увязался Володя. Без Гогеля с Зиновьевым тоже не обошлось, ибо детки честно признались, что собираются играть с огнем.
Больше всего Сашу поразил Григорий Федорович, принявший в мероприятии весьма заинтересованное участие.
Помня, что сила Архимеда пропорциональна объему, а масса бумаги — площади, Саша решил сделать фонарик побольше, чтобы выиграть в подъемной силе. Воздух, конечно, тоже что-то весит, но гораздо легче бумаги. Так что высота фонарика получилась метра полтора.
Бумага, конечно, не рисовая, как по науке, но папиросная даже легче. Только бы не загорелась!
У свечки то ли не хватило мощности для правильного нагрева, то ли она оказалась тяжелее, чем надо, то ли у экспериментаторов не хватило терпения дождаться, пока воздух прогреется. Так что остановились на пропитанной маслом тряпочке.
Фонарик держали господа генералы, с некоторым трудом отогнав на безопасное расстояние драгоценного цесаревича. А Саша, как менее ценный кадр, орудовал со спичками.
Тряпочка загорелась, фонарик заполнился горячим воздухом буквально за пару минут, величаво стартовал из генеральских рук и медленно, покачиваясь на ветру, поплыл вверх в сторону моря.
— Летит! — радостно заорал Володька.
— Обычный монгольфьер, — прокомментировал Никса.
Но явно был рад до смерти.
Ветер был не сильным, но при каждом наклоне пламя норовило достать до бумаги.
Саша смотрел на это с замиранием сердца.
Глава 23
Фонарик поднялся над вершинами прибрежных сосен, порыв ветра положил его почти набок, и бумага вспыхнула.
Сгорел он за секунды, и проволока с остатками горелки спланировала куда-то в Финский залив.
Володька издал вопль разочарования. Никса вздохнул.
А Саша живо представил себе высочайший императорский указ. Что-то типа: «Мы, государь и император всероссийский Александр Второй в целях защиты имущества и жизней наших любезных подданных всемилостивейше повелеваем: так называемые небесные китайские фонарики повсеместно строжайше запретить, по причине их повышенной пожароопасности».