Царь с востока
Шрифт:
– А-а-а! Крестна сила!
Внезапный сдавленный вопль, донёсшийся со двора, свалил Афанасия с лавки на застеленный плетёными циновками дощатый пол. Дядька Иван, почивавший на широкой кровати, тоже проснулся и, поводя осоловелым взглядом, силился понять, что вдруг случилось. Афанасий, поняв, что стоит на четвереньках, помотал головой, пытаясь прогнать остатки сна, после чего поднялся на ноги. В голове немного шумело - вчера купец здорово налакался местных наливок в кабаке, или, как его называли ангарцы - в баре. Причём упился ярославец задаром -
– Нешто случилось что?
– старший братец Николай приподнялся и резво встал со своей кровати, утирая сонное лицо.
– Кто там вопил?
– Верно, Кузёмка, подлец, - пробурчал Иван Гурьевич.
– Ведь с тобою, Афонька, вчера плясал, будто юродивый в баре том, а сегодня, вишь, голосит...
Застучали в сенях сапоги, смолкнув перед дверью в горницу. Тут дверь отворилась и, оттолкнув одного из купеческих слуг, за порог протиснулся приказчик Кузьма. Вид его был лихой - борода всколочена, глаза горят огнём, зубы лязгают от испуга. Ни дать, ни взять - тронулся умом приказчик!
– Эй, Кузёмка!
– поразился Афанасий, умываясь из тазика, что стоял на лавке у печи.
– Ты ли это? Что приключилось, сказывай!
– Там... Голос, будто бабий! Из ведра железного! Истинный крест!
– затараторил Кузьма, сбиваясь от волнения.
– Тьфу! Вот дурень, - проговорил Иван Гурьевич, одевая кафтан.
– Как вчера языком молол с ведром ентим и страху не имал вовсе. А ныне - с пьяных глаз, нате, спужался!
Племянники разом захохотали, припоминая, как упившийся приказчик на потеху собравшимся на площади ангарцам пытался перекричать репродуктор, из которого лился девичий голос, сообщавший всякие разные сибирские вести. Сами Назарьевы уже прознали, что за штука репродуктор и как из него голоса да музыка звучат, а потому снисходительно пожурили приказчика, приказав тому выспаться и более не появляться на людях в непотребном виде.
– Стыдоба! Онгарцы перстом на тя кажут да смеются, дуралей!
– держась обеими руками за широкий пояс, Иван Гурьевич с явным удовольствием корил сконфуженного Кузьму.
– А то не видать тебе царя Сокола - не пустят в кремль!
– вслед за дядькой ухмыльнулся Афанасий, садясь на лавку и ожидая, когда слуга расчешет волосы гребнем.
– Дядюшка, - заговорил более серьёзный Николай.
– Ты давеча хотел причалы осмотреть речные, пойдём ли?
– Ладно, хорош лясы точить!
– рявкнул Назарьев-старший.
– Пошли-ка, прогуляемся да обговорим дела наши.
И уже скоро небольшая процессия ярославцев в лице трёх купцов и держащихся за ними четвёрки крепких молодых приказчиков, неспешным шагом отправилась по залитой солнечным светом широкой Байкальской улице. То и дело мимо них проезжали повозки, причём те, что двигались вниз по улице, к причальным складам, в основном шли порожние, обратно же кони тянули гружёные телеги. Несмотря на погожий день, людей на улице было мало, а которые и попадались ярославцам, выглядели весьма занятыми. То молодой парень с кипой бумаг подмышкой, не меняя задумчивого и донельзя серьёзного выражения лица, обойдёт купеческую компанию, не забыв,
– ...вот потому-то свинцовые капли, падая по трубе из плавильни, что стоит наверху, в полёте и принимают круглую форму, становясь картечинами уже перед падением в чан с водой внизу...
– услыхал скрипучий голос старика Афанасий, проводив сию компанию удивлённым взглядом, а приказчики и вовсе шарахнулись в стороны, освободив ангарцам середину дорожки.
– Иван Гурьевич, - поравнявшись с дядькой, Николай заложил руки за спину и принялся вышагивать, подражая ему, - скажи, чего ждать от царя сибирского? Даст ли помочи, али затребует взамен людишек наших? Слыхал я, будто в людишках он нужду немалую имает, вот и...
– Цыц, Николка!
– оборвал его купец, нахмурившись.
– Гляди, не ляпни оное при других! Наведёшь страху! Вона, приказчики наши - ишь, рожи как у борова отъели, а ныне от любого онгарца уворачиваются, будто сила то нечистая.
– Так не без того, дядюшка!
– яростно зашептал старший братец.
– И пароходы, что сами по реке ходят, и крюк на цепи, что товарного веса подымает, будто сотня мужиков... Смрадом чёрным исходят, железом гремят да пыхтят, словно черти в бочке.
– Ой-ой, Николка, - Назарьев остановился близ открытой в сторону улицы двери, над которой на цепочках висел, раскачиваясь по ветру, искусно вырезанный сапог и, смерив насмешливым взглядом племянника, проговорил:
– Тот винтовальный мушкет, что ты в Енисейске взял, руку тебе не жжёт, аки пламень дьявольский? Много ли в нём нечистой силы? Вона, батя мой - и не такого слыхал на Яике от купцов, что до Хивы ходили! Ты лучше подумай о том, что ежели мы золотишка не достанем, то по миру пойдём!
– повысил голос Иван Гурьевич и добавил авторитетно:
– Царь Сибирский поможет, иному и не бывать! Я так думаю.
Отставший от Ивана Афанасий, о чём-то поговоривший с одним из приказчиков, нагнал Назарьева и, озабоченно оглядываясь, сказал Ивану Гурьевичу:
– Дядька Иван, Фролка говорит, будто от двора, что нам определили, за нами девка ходит... Приглядывает, небось.
– И что с того, Афонька? Хорошо, что пригляд держит, ведь случись беда, вона - Николку от чертей оборонит враз, коли те из бочки полезут!
– схватившись за живот, довольный своей шуткой купец в голос расхохотался.
– Пошли, робяты! Нешто до темени к причалам иттить станем?
Вскоре ярославцы попали на набережную, прошли по тенистой аллее, встретив там сидящих на лавочке двух стариков, с увлечением двигавших чёрные и белые кружочки по доске, рядом с которыми стояли трое пареньков, чесавших затылки. Сойдя с дорожки и спустившись по каменным ступеням лестницы к берегу, купеческая братия подошла к причальным строениям. Там, наблюдая за разгрузкой подведённой к берегу баржи да расторопной работой складских рабочих, Назарьевы пробыли до самого обеда, на который они были приглашены в кремль, стены которого были совсем недалече.