Царская дыба (Государева дыба)
Шрифт:
– Детей хочу, – неожиданно понял опричник. Чтобы любили, не за что-то, а просто так. Чтобы радовались, обычаев и приличий не соблюдая. Чтобы на шее висли после долгой разлуки. Чтобы не только за царя, за землю – за детей живот класть. Коли сыновья подрастают – не страшно. Коли дети есть – смерти более не существует. Потому как в них остаешься.
– Что кажешь, Семен Прокофьевич? – отозвался Евдоким Батов.
– Детей, говорю, нет, боярин. – потрепал жеребца по шее Зализа. – Нислав мой, вроде, разродится вот-вот. Хоть они с Матреной кого-то заимеют. А здесь... Полсотни народа почитай, год живет,
– Это точно, – согласился, усмехнувшись, боярин. – Порою, сам не озаботишься, так и вовсе опустеют деревеньки. Ладно, Семен Прокофьевич, давай прощаться. Я с сыновьями, коли коней пришпорю, тоже засветло до усадьбы успею. А то уж забывать стал, как выглядит.
– А Прослав твой где, проводник наш? – удивился Зализа, оглядываясь на вьючных коней.
– Сей хитрый смерд, – погладил бороду боярин, – условием закупа, видно, доволен, коли бабу свою и малых перетащить решил, а потому разрешил я ему лодку, в Раглицах купленную, взять, и вкруголядь, через Лугу и Оредеж к усадьбе воротиться. В деле этом он толк разумеет. Пусть рыбу ловит, да по нужде нашей или своей по реке плавает. И мне прибыток, и сам новых смердов для детей моих сытыми вырастит. А от земли откажется – другого полонянина куплю. Ныне Иван Васильевич границы Руси на юг сдвигать взялся, да рьяно. Много пленников оттуда идет.
– От татар какая польза? – пожал плечами опричник. – При конюшнях, да в холопы только и годятся. Работать не умеют. На землю лифлянцев или литву хорошо сажать... А не сбежит?
– Прослав-то? – боярин хитро усмехнулся себе в бороду. – Жаден больно. Я ему за проводничество честное подарок в усадьбе обещал. Вернется. Да еще рыбу в реке ловить дозволил невозбранно, да еще хозяйство поднимать начал... В землях западных кому такое скажи – сами в полон сдаваться прибегут. Голытьба...
Боярин Батов приложил руку к сердцу, коротко поклонившись, и дал шпоры коню. Вскоре маленький отряд русских витязей промчался между домов поселка и унесся к дальнему краю длинного Кауштина луга.
Зализа, спрыгнув с коня, махнул рукой полонянкам – за мной следуйте, и двинулся к боярину Росину. Первая ярая радость в односельчанах спала, и сейчас они спокойно двинулись к часовне, разбившись на небольшие группы.
– Константин Андреевич!
– Да?! – боярин бросил несколько слов встречавшему его огромному плечистому Симоненко и чумазому Качину, после чего повернул навстречу опричнику. – Надеюсь, Семен Прокофьевич, ты с нами отобедаешь?
– Домой хочу, Константин Андреевич, – Зализа опять ласково потрепал морду коню. – Загулялись мы все. Надобно, ако Самсону, к земле ненадолго припасть. Силы набраться.
– Как же на пустой желудок, да в такую даль?
– Охота пуще неволи. – Опричник отпустил повод, позволяя жеребцу отойти на несколько шагов, потом кивнул в сторону пленниц. – Полон свой я пока тебе оставлю. Пристрой к делу. Коров подоить, кур попасти, грибов-ягод в лесу к общему столу набрать, опорос принять. Они к такому хозяйству привычные, молодые, справные. В тягость не станут.
– Н-ну, хорошо, Семен Прокофьевич, – пожал плечами Росин. – Пусть побудут, коли надо.
– И вот еще... – опричник оглянулся, не услышит кто произнесенных им крамольных слов. – Вместе мы, почитай месяц, шли. Смерть
Зализа, тяжело выдохнул, словно скинул с души тяжелую ношу, еще раз опасливо оглянулся, потом перехватил уздцы под самой мордой.
– Удачи вам, Константин Андреевич, отдыхайте, живите. Скоро Баженов со своей ладьей пожалует, али уже с двумя. Глядишь, и прибытком каким порадует. С Богом.
Опричник развернул коня, поставил ногу в стремя.
– Я говорил это...
От брошенных в спину слов Зализа едва не упал, застряв алым сафьяновым сапогом в стремени, запрыгал на одной ноге, но вывернулся, остановился, повернулся к Росину.
– Я это говорил, – повторил Костя, глядя ему прямо в лицо. – Ведома мне крамола супротив государя. Верная крамола, супротив жизни его направленная.
– Крамола... – повторил опричник страшное слово. – Зачем она тебе, Константин Андреевич?
– Потому, что русский я, – сглотнув неожиданно появившуюся слюну и отчаянно пытаясь побороть предательский холодок, растекающийся между лопаток, сказал Росин. – Русский я. И знаю, что слово мое государю, может, пользы и не даст, но земле моей, миллионам собратьев моих, в разных концах земли нашей живущих, жизнь спасет точно. Я это знаю, Семен Прокофьевич, спасет. Тысячи, десятки, сотни тысяч людей...
Он повторял эти слова снова и снова, как заклинание, но холод не отступал, а растекался все дальше и дальше по телу.
– И что они для тебя, Константин Андреевич? – спросил Зализа, видящей перед собой не мифические тысячи, а одного-единственного человека, которого он обязан немедля скрутить и отправить в Посольский приказ.
– Потому что русский я. И все они, как и земля эта, и страна, такая же часть меня самого, как рука или нога. Я не хочу терять их, пусть даже не видел в глаза никого, и никто из них не узнает имени моего. Все равно не хочу.
– Я возьму тебя под стражу и отправлю в Москву.
– Я знаю.
– Тогда... Почему? – мотнул головой Зализа.
– А ты помнишь, за что мы пили в Сопиместком замке, Семен Прокофьевич? За Русь Святую пили. Так ты думаешь, пить только можно? А бороться за нее другие должны?
– Пытке тебя подвергнут, Константин Андреевич...
– Знаю... – Росин неожиданно сорвался и громко заорал, брызгая слюной опричнику в лицо. – Знаю, знаю, знаю! Ты что, запугать меня хочешь?! Так радуйся, я и так боюсь. До коликов в животе и поноса по три раза на дню! Чего тебе еще надо?!
– Но зачем ты тогда беду на себя кличешь?
– Потому что русский я! – Костя сгреб Зализу за шитый катурлином воротник и с силой затряс. – Русский я, ты понял урод?! Русский, а не иноземец! И всегда русским был! И если не получается ничего иначе в дебильной стране нашей, если все всегда через жопу делаем, она все равно моя, ты понял?! А иди ты на хрен!
Росин отпихнул от себя опричника, развернулся и быстрым шагом пошел к поселку. И о чудо – государев человек Семен Зализа не схватился за саблю, не порубил в куски человека, обращавшегося с ним как с холопом и кидавшим в лицо оскорбительные слова. Нет, он поднялся в седло и нагнал боярина, поехал чуть позади и негромко, только для него одно сказал: