Царственный паяц
Шрифт:
заимствованиях. Так, напр<имер>, он пользуется условными образами классицизма,
говорит о своей «лире» (И, 103, IV, 93 et passim), поминает Афродиту (II, 124.), Венеру
и т. п. Впадая совершенно в державинский стиль, пишет, что народ ему «возгремит
хвалу» (II, 11), что Париж «вздрожит» (ib.), употребляет выражения «злато» (II, 46), «ко
пристаням» (II, 12), «зане» (II, 10) и т. п.
Кое-какие права на звание новатора дают Игорю Северянину лишь
Среди них есть много глаголов, образованных с помощью приставки «о», напр<имер>,
удачное «олунить» и безобразное «озабветь»; есть слова составные, большею частью
построенные несогласно с духом языка, как какая-то «лунопаль»; есть просто
иностранные слова, написанные русскими буквами и с русским окончанием, как
«игнорирно»; есть, наконец, просто исковерканные слова, большею частью ради
рифмы или размера, как «глазы» вместо «глаза», «норк» вместо «норок», «царий»
вместо «царский». Громадное большинство этих новшеств показывает, что Игорь
Северянин лишен чутья языка и не имеет понятия о законах словообразований. На то
же отсутствие чутья языка указывают неприятные, вычурные рифмы, вроде: «акварель
сам — рельсам», «воздух - грез дух», «ветошь — свет уж», «алчен — генерал чин» и т.
п. В этом отношении Игорь Северянин мог бы многому поучиться у поэтов-юмористов.
Нет, в новаторы Игорь Северянин попал случайно, да, кажется, сам тяготится этим
званием и всячески старается сбросить с себя чуждый ему ярлык футуриста.
180
6
Вывод из всего сказанного нами напрашивается сам собою. Игорю Северянину
недостает вкуса, недостает знаний. То и другое можно приобрести, - первое труднее,
второе легче. Внимательное изучение великих созданий искусства прошлого
облагораживает вкус. Широкое и вдумчивое ознакомление с завоеваниями
современной мысли раскрывает необъятные перспективы. То и другое делает поэта
истинным учителем человечества.
Одно из двух: или поэзия есть забава, приятный отдых в минуты праздности, или
серьезное, важное дело, нечто глубоко нужное людям. В первом случае, вряд ли стоит
особенно беспокоиться, как и чем кто развлекается. Во втором, поэт обязан строго
относиться к своему подвигу, понимать, какая ответственность лежит на нем. Чтобы
идти впереди других и учительствовать, надо понять дух времени и его запросы, надо,
по слову Пушкина, «в просвещении стать с веком наравне», а может быть, и выше его.
Для нас истинный поэт всегда — vates римлян, пророк. Такого мы готовы увенчать и
приветствовать; других —
же, кто сознательно отказывается от открытых пред ним прекрасных возможностей,
есть «раб лукавый», зарывающий свой «талант» в землю.
Июнь 1915
Сергей Бобров
СЕВЕРЯНИН И РУССКАЯ КРИТИКА
I
Описать, представить в совершенно определенном виде взаимоотношения писателя
и его критики — дело достаточно трудное. Раньше всего, - нам очень понятно: что
такое писатель, но что есть критика? Мы не посягаем на какое-либо умозрительное
определение этого понятия, это дело специального исследования, а наши задачи много
уже - но и в этой узкой области «есть от чего в отчаянье прийти». — %дем ли мы
понимать под критиками лишь тех, кто специально посвятил себя этому делу; будем ли
мы именовать критиками людей, попавших в положение экспертов — тех же
писателей, которые судят сво- его собрата, согласуясь со своими — часто весьма
сложными и глубоко
интимными - специальными знаниями; покажутся ли нам достойными имени
критиков публицисты, люди явно партийные, склонные все и вся изъяснять - один
экономическими кризисами, другой «инородческим засильем» *, объявим ли мы,
наконец, критикой всю груду газетного хлама, где философствуют, порицают,
восхваляют, шельмуют, пресмыкаются мученики пятака серебра, усердные читатели
Брокгауз- Ефрона — господа газетчики?
Можно навек застыть в позе Буриданова осла перед этими четырьмя рода критиков!
Попробуем поступить героически - принять их всех сразу... Но здесь было бы
любопытно сравнить эти четыре рода, сравнить — хотя бы по их недостаткам. Итак:
сорт первый - критики-профессионалы. Главный их грех: оторванность от существа
творчества и глубокая привязанность к методам устаревшим. В самом деле: критик не
«делает литературу», а его поспешный бег за оной уже сам по себе предопределяет
вечное отставание. — Второй сорт: писатели-критики. Это, конечно, единственный
сорт осведомленной критики, но в то же время ему, может быть, свойственен грех,
которого чужд критик-профессионал, этот грех, явственно воспрещенный десятой
заповедью, зависть, — но нам почти не придется его коснуться — погодки Северянина
о нем почти не писали, а старшие стоят в стороне от публики Северянина**. Третий
сорт критиков — не что иное, как самый определенный курьез: эти «критики»