Царственный паяц
Шрифт:
выдумать, чтобы ее залить:
Я упоен. Я вешний. Я тихий. Я грезер.
И разве виноват я, что лилии колет Так редко можно встретить,
Что путь без лилий сер...
Итак, вот отчего «грезер» выбросил шофера, и вот почему «грезер- ки» бесцельно
качаются в «гамаках камышовых», в которых «стоит лишь повертеться»:
И загрезится сердце:
Все на свете возможно, все для вас ничего;
Покачнетесь вы влево, —
Королев королева,
Властелинша
Покачнетесь вы вправо,
Улыбнется вам слава,
И дохнет ваше имя, как цветы райских клумб...
Это бегство от жизни, от ее скуки, от «серых путей» в мечты, — а жизнь пусть идет
себе как попало!..
Шампанское в лилию! Шампанское в лилию!
Ее целомудрием святеет оно...
Я славлю восторженно Христа и Антихриста (Что нам до них!),
Душою обожженною восторгом глотка!
Голубку и ястреба! Рейхстаг и Бастилию (Что и до них?),
Кокотку и схимника! Порывность и сон!
В шампанское лилию! Шампанского в лилию!..
Но - больше всего, еще больше, чем мечты и лилии, - чувственность! Чем
изысканнее, чем мгновеннее, тем вернее: вдруг хандра и уйдет со своей проклятой
«стражи»!.. Но она не уходит, как бы ни становилась «душа-грезера — как рай —
нелепа»:
О, фешенебельные темы! от вас тоска моя развеется...
Нет! Не развевается. Все безвыходно кончается следующим, как называет поэт,
«квадратом квадратов», напоминающим по смыслу прежнее «в грехе забвенье»:
Никогда ни о чем не хочу говорить...
О, поверь! — я устал, я совсем изнемог.
Был года палачом, — палачу не парить...
Точно зверь заплутал меж поэм и тревог...
Ни о чем никогда говорить не хочу. .
Я устал... О, поверь! изнемог я совсем
ит. д.
Следующая за этим фатальным «квадратом» пьеса еще вразумительнее названа: «В
предгрозье». Вы вспоминаете при этом предисловие Сологуба о «грозе в начале мая».
216
Вот настоящее название для всей книги! Молодой поэт, несомненно, владеет даром
поющей речи — но это поет скучающая в «предгрозье» душа, и потому она поет не
просто, — а с хитростями и фокусами — от скуки душной. В поэзии его не слышны
раскаты грома - даже отдаленные, и книга его - не громокипящий кубок, уроненный с
неба. Когда пронесется гроза, упадет и ее кубок — поэзия великой веры и счастья!
А пока остается - от скуки, не зная куда девать себя, отдавать «наглые приказания»
шоферам и слагать демонические приветствия «ага- сферам морей»:
Вижу, капитан «Скитальца-Моряка»,
Вечный странник,
Вижу, как твоя направлена
Верю, капитан «голландца-летуна».
Враг боязни.
Верю, для тебя — пустить корабль до дна —
Страстный праздник...
Руку, капитан, товарищ по судьбе,
Мой дружище!
«Что делать, Фауст! Таков вам положен предел. Вся тварь разумная скучает... Зевай
и ты!...» - «Все утопить!».
Так переживается наше предгрозье.
Владимир Гиппиус
ЧЕЛОВЕК, КОТОРОГО ЖАЛЬ
«Русское слово» любезно прислало мне две книжки стихов поэта, пишущего под
псевдонимом Игоря Северянина, с предложением высказаться об этом новом и,
кажется, весьма многошумном явлении российского Парнаса.
К сожалению, просмотрев присланные книжки, вижу, что я в состоянии судить в
полной мере лишь о весьма незначительной части их содержания, а более или менее - о
части хотя обширнейшей сравнительно с первою, но все же слишком малой в общей
сумме страниц... О громадном же большинстве произведений г. Игоря Северянина
признаю себя совсем не способным судить, — по той простой причине, что не знаком с
языком, на котором они написаны. Словаря и грамматики языка этого
книгоиздательство, выпускающее сборники стихов г. Игоря Северянина, к сожалению,
не догадалось приложить к изящным своим томикам. Это - большая ошибка. Когда
Гоголь обнародовал «Вечера на хуторе близ Диканьки», он, имея в виду удобство
читателей, приложил к книжке словарь встречающихся в ней малороссийских речений.
Между тем малороссийское наречие гораздо ближе к русскому языку, чем то, на
котором по большей части пишет г. Игорь Северянин, иногда предаваясь этому
загадочному диалекту целиком, иногда делясь между ним и русскою речью.
О непонятной мне части я ограничусь лишь замечанием, что, судя по смешению в
языке ее латинских корней с славянскими суффиксами и флексиями, язык этот близок к
румынскому. Приблизительно таким наречием изъясняются музыканты румынских
оркестров после того, как проиграют сезона два-три в русских ресторанах и
увеселительных садах. Филологическая догадка моя о румынском происхождении
языка г. Игоря Северянина находит себе подтверждение в довольно час
том упоминании поэтом о румынской нации, и именно в ресторанной ее
разновидности. Например:
То клубникой, то бананом Пахнет кремовый жасмин,
Пышно-приторным дурманом Воссоздав оркестр румын.