Царственный паяц

Северянин Игорь Васильевич

век, - век железа, гордости, лихорадки и стремительности.

5)Что следует с гордостью принимать титул “сумасшедшего”, которым стараются

заклеймить новаторов».

Достойно внимания, что в ламентациях наших отечественных сверхчеловеков, как и

в манифестах их заграничных учителей, одинаково пробиваются две как будто

враждебные друг другу ноты. Гймн абсолютной свободе сопровождается

диссонирующим аккомпанементом какой-то фанатической сектантской

нетерпимости.

Для них, грядущих в мир, провозглашается безграничная свобода творчества, -

свобода от законов и правил, свобода от цели и плана, свобода нелепости и уродства

(тезис Владимира Маркова), свобода дурного вкуса (тезис итало-французского

манифеста), - свобода, в

безбрежном просторе которой Ольге Розановой из «Союза молодежи» радостно

грезится «небывалое ранее разнообразие и количество художественных путей».

К тем же, кто не с ними, к тем, которые до них успели начертать свое имя на

258

скрижалях литературы и живописи, - к тем они варварски жестоки. Расшвырять,

смести, сжечь - таков их неумолимый приговор великим памятникам искусства.

«Только мы — лицо нашего Времени. Прошлое тесно. Академия и Пушкин

непонятнее гиероглифов. Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч., и проч. с

парохода современности», — провозглашают наши футуристы. «Я тоскую по

большому костру из книг! — завывает в “Союзе молодежи” В. Хлебников.
– Где

великие уничтожители книг?»

Допустим, что футуристы-художники (они же кубисты) имеют известные основания

коситься на существующие музеи и картинные галереи. Они поставили себе задачей

создать новую живопись, совершенно отличную от существовавшей и существующей.

Они намерены показать нам в своих картинах не только то, что мы видим в природе, но

также и то, что мы знаем о ней, - не только, скажем, лицо человека en face, но вместе с

лицом и затылок его. Они намерены, бросая на картину одни лишь разрозненные

впечатления (кусок здания, часть колеса бегущего автомобиля, руку шофера,

нажимающую на руль, и т. д.), заставить самого зрителя воссоздать по этим отдельным

намекам синтетическую картину движения. Они намерены освободить живопись от

подражания природе, изображать только сущность предметов, пренебрегая их

индивидуальными признаками, и т. д., и т. д. Словом, футуристы-художники как-никак,

но ставят себе определенные, хотя, быть может, совершенно утопические задачи, для

осуществления которых им необходимо приучить и себя, и зрителя к целому ряду

новых, непривычных

и сейчас неприемлемых условностей. И если предположить, что

первые же опыты футуристов в этом смысле дали удовлетворительные для новых

принципов показания (а это предположить никак нельзя, глядя на их красочную мазню

и чернильные кляксы), то вместе с тем приходится признать, что наличность музеев, в

которых и зритель, и сами художники-футуристы воспитывают свой глаз в направлении

традиционных условностей, будет задерживать успехи нового искусства. Отсюда ни в

каком случае, разумеется, не следует, что полезно разорить музеи, как это уже и

предлагалось итальянскими футуристами, желающими немедленного торжества своей

не оправданной еще никакими завоеваниями мечте. Но при всем том мы можем, по

крайней мере психологически, объяснить и понять неприязненное отноше

ние этих новаторов-мечтателей к нашим общепризнанным художественным

ценностям.

А футуристы-поэты, какую иную, кроме беспредельного своеволия, мечту пришли

они поведать миру? Во имя чего иного, кроме «непреодолимой ненависти к

существовавшему до них языку», как сказано в манифесте б. московских футуристов,

намерены они смести с «Парохода современности» и предать потоплению или огню

наших Пушкиных и Толстых? Каким новым достижениям в области слова могли бы

помешать им поэзия Пушкина, проза Толстого?

Не ищите ответов на эти вопросы в изданиях футуристов. Их нет, и только,

порывшись в генеалогии этих сверхчеловеков, вы догадаетесь, что свою

идиосинкразию к литературным памятникам искусства они целиком разделяют с такою

же идиосинкразией своего предка Фамусова: «Уж коли зло пресечь,- забрать все книги

бы да сжечь».

И заметьте, что нашим современным Фамусовым, точно так же, как и

достопочтенному их прадедушке, мешают не только определенные сочинения, напр.,

поэзия Пушкина, что ли, а книги вообще. Футуристы - видите ли - желают блеснуть

своими откровениями не только в поэзии, но и во всех областях знания. Так «разве

можно, - негодует Хлебников, - с таким грузом книг, какой есть у старого человечества,

думать о таких вещах!» <...>

V

259

У Брюсова есть свои основания поощрять эту профессию. Для него слово - не эхо

мысли только. Преклонившись в одном из своих стихотворений пред могуществом

чисел («Вам преклоняюсь, вас желаю, числа!»), он с таким же преклонением относится