Царство. 1951 – 1954
Шрифт:
— В итоге, — продолжал докладчик, — проспект, задуманный на месте Большой Калужской улицы, идущий к аэропорту Внуково, превратится в первоклассную скоростную магистраль. На некоторых участках его ширина достигнет 120 метров.
«Как вы мне надоели со своими магистралями, развязками!» — вздохнула женщина.
— У нас получится один из самых широких проспектов Европы, — с гордостью заметил начальник Главмосстроя.
— Значит, к майским Ленинский проспект введем в эксплуатацию? — прервала Фурцева.
— Думаю, да.
— Вы не думайте, товарищ Промыслов, вы точно отвечайте! Если к сроку проспект не закончите, на стол партбилет положите!
По лицу руководителя Главмосстроя стекали крупные капли пота, и архитектор Посохин,
— Я такого обещания дать не могу, возникает очень много обстоятельств, которые могут повлиять на строительство и не позволят ввести проспект к назначенному сроку.
— Если к первому мая движение не организуете, тогда все здесь присутствующие партбилеты сдадут! — закончила Екатерина Алексеевна и поднялась из-за стола.
Участники совещания повскакивали с мест. Секретарь горкома покинула зал, за ней торопились удрученные остальные.
— Вот она рубит с плеча! Зима на дворе, как в мороз строить?! — негодовал начальник Главмосстроя.
— У Хрущева семнадцатого апреля шестидесятилетие. Видно, хочет к его юбилею движение пустить, — предположил Посохин.
— Тогда мне хана! — удрученно отозвался Промыслов.
— Собери своих, прикинь, как действовать. Основное-то сделано. Фурцевой главное Никиту Сергеевича по новой дороге прокатить, вот где суть! Разок проедут, а потом хоть целый год недоделки исправляй, — учил архитектор. — Здесь только такой выход. Если движение пустишь, может, и орден дадут, а не пустишь — сам понимаешь!
Они подошли к лифту.
— Я пешком, — сказал Посохин, показывая на лестницу.
— А я на лифте, — уныло отозвался строитель. — Сил нет ходить, всю кровь выпила!
«Интересно, этот же мальчик придет собирать карандаши или припрется неуклюжая толстуха Ира? Б-р-р-р! — передернула красивыми плечами Фурцева. — Ладно, толстая и неуклюжая эта Ирка, так еще за версту потом несет!»
Очутившись за своим необъятным столом, секретарь горкома с облегчением скинула новенькие туфли, освобождая ступни от тесных змеиных объятий. Туфельки эти она приобрела в специальной секции ГУМа, а сегодня решила в них пощеголять. Красивые туфли, стильные, но ногам в них было неудобно. Екатерине Алексеевне туфельки сразу приглянулись: и тем, что каблучок чуть выше обыкновенного, и, конечно, цветом. Необычный был у них цвет, не просто черный, а с легким перламутровым отливом. Взыскательная покупательница перемерила все, что предлагалось, но остановилась на этой симпатичной паре — чуть жмут, но за два-три раза разносятся. Больший размер вообще не годился: при ходьбе лодочка угрожала в самый неподходящий момент потеряться.
«Никак не научимся обувь делать! — пожурила заведующую спецсекцией секретарь горкома. — Женщин надо прихорашивать. Учитесь делать так, чтобы глаз радовался, и чтобы удобно было!»
«Маркирян эту пару шил. У него, сами знаете, обувь, точно игрушка!» — оправдывалась заведующая секцией.
«Надо чтобы не игрушка, а обувь получилась! — уточнила Фурцева. — С виду-то замечательные, а ноге тесновато!»
«Акоп с вас собственноручно мерочку снимет!» — пыталась исправить оплошность директор ГУМа, бросая убийственные взгляды на подчиненную.
Государственный универсальный магазин смотрел фасадом на Кремль. Когда на Красной площади проходили торжественные мероприятия, здание во весь фронт украшали гигантскими плакатами, лозунгами и кумачом. ГУМ стал крупнейшим магазином в стране, а может, и в мире. Торговые, складские и прочие помещения составили более сорока тысяч квадратных метров. Здание изначально задумывалось как торговый комплекс. После Октябрьской революции модный буржуйский магазин разгромили. Тысячи квадратных метров приспособили под административные цели, вместив сюда несметные полчища всевозможных организаций. Несколько лет назад с разделенных немыслимыми перегородками площадей обитателей выселили и принялись с размахом делать ремонт — товарищ Сталин повелел создать
Каждый командированный, не говоря о коренных москвичах, считал своим долгом его посетить: ведь именно сюда в первую очередь попадали лучшие товары. Толчея в магазине была невообразимая, духота, неразбериха. Специальная же секция стояла особняком. Вход в нее имел продуманную маскировку: на внутренних дверях висела табличка «Стол упаковок». Читая данное объявление, покупатели без интереса проносились мимо, а если кто и заглядывал внутрь, то натыкался на громоздкий металлический стол, вокруг которого теснились рулоны оберточной бумаги и мотки шпагата. На посетителя «Стола упаковок» бесхитростно смотрела неказистая женщина в синем халате, готовая упаковать купленный товар в удобные и неудобные свертки. Мало кто знал, что в самом углу, за шторой, пряталась потайная дверь, она-то и вела в спецсекцию.
Секция номер двести, разумеется, имела и парадный вход со стороны Красной площади, само собой, без вывески, позвонил в звоночек, и подтянутый молодой человек в темном костюме, окинув гостя придирчивым взглядом, безошибочно определял, положено ему тут появляться или нет, и, если положено, доброжелательно пропускал.
Число государственных лиц, пользующихся привилегией посещать данное место, было строго ограничено. Поначалу в спецсекции одевали уезжавших за границу дипломатов, чтобы те не выглядели в мировых столицах белыми воронами, но однажды дипломатам сделали свой магазин при МИДе, а ГУМ остался для избранных. Кто рангом не вышел, довольствовался ведомственными ателье, которые именовались пошивочными. Сотрудники Совета министров посещали пошивочную в Малом Черкасском переулке, депутаты Верховного Совета ехали на улицу Разина, Центральный Комитет партии обслуживался на набережной Шевченко. На площади Красной армии маршальский салон расположили, а боевитых генералов ожидали на третьем этаже Центрального военторга. Ясно, что и при МВД ателье имелось, и при Министерстве путей сообщения, разумеется, и для атомщиков постарались, и при Моссовете точку организовали, много закрытых мест получилось. При таких пошивочных обычно устраивали магазинчики, куда попадал редкий товар.
Екатерина Алексеевна закрыла глаза и замерла. Ноги гудели, но постепенно боль ушла. Очнувшись, женщина два раза нажала на звоночек, выведенный под крышкой рабочего стола. Двумя короткими звонками секретарь горкома требовала подать кофе, три коротких звоночка означали — нести коньяк, один вызывал референта, а если длинный долгий прозвон — уезжаем! Выпив кофе, она всегда пила его очень сладким и обязательно с долькой лимона. Екатерина Алексеевна выкурила легкую ментоловую сигарету, потом снова втиснулась в туфли (хочешь не хочешь, а разносить их придется), и вышла в соседнее помещение. Встав перед огромным зеркалом, хозяйка Москвы поправила непокорно вьющиеся волосы, пытаясь хоть как-то пригладить, припрятать, приглушить их искрящуюся красоту, но все попытки выглядели нелепо: не приглаживались эти шикарные волосы, не липли волосинка к волосинке, не бледнели под ровным электрическим светом скрупулезно уложенные, а горели, светились, сияли золотисто-рыжим разящим огнем! Такое богатство обстричь рука не поднималась. Волосы эти приковывали мужчин всех возрастов и званий, прожигали умы их насквозь, парализовывали, превращая Екатерину Алексеевну в заветную королеву.
Секретарь горкома окинула себя придирчивым взглядом, оценивая, как темное трикотажное платье подчеркивает точеную, словно выполненную восхищенным скульптором фигуру, и величавой походкой вернулась за рабочий стол.
После короткого звонка референт появился практически моментально, лысоватый, предупредительный.
— Иван Артемьевич, — на одной интонации проговорила Екатерина Алексеевна, — скажите, кто сегодня готовил зал к заседанию?
— Я, — глядя на секретаря горкома, ответил референт.