Царство. 1951 – 1954
Шрифт:
Пара двигалась по дорожке, петляющей высоким лесистым берегом Москвы-реки. Внизу, за рекой, покуда хватало глаз, простирались бескрайние заснеженные поля.
— Очкастого вовремя сцапали! — заметил Каганович.
— Лопоухого благодари, его заслуга.
— Хоть одно важное дело сделал, Берию удавил.
— Надо ему должное отдать, не сдрейфил.
— А мы, Вячеслав, сдрейфили.
— Теперь это совершенно неважно, — безразлично выговорил министр иностранных дел. — Важно держать руку на пульсе. А пока не мы, а твой холуй Хрущев руку на пульсе держит. Ушами хлопает, а пульс считает! Он не такой дурак, каким прикидывается.
В
— Слава! Лазарь! Возвращайтесь, пора за стол!
— И-де-е-е-м! — сложив руки рупором, протяжно откликнулся Вячеслав Михайлович.
Спутники повернули в сторону дома.
— Хрущ совсем не дурак! Зря мы его недооценивали.
Молотов не отвечал.
— Тяжело будет балабола в унитаз спустить, — закончил мысль Каганович.
— Спустим. Наш авторитет — это не хрущевское кудахтанье. Мы пустобреха из Москвы в Казахстан выпрем, министром сельского хозяйства у казахов сделаем. Пусть целину пашет и кочевникам мозги вправляет.
— Там ему самое место.
— И, главное, везде свой курносый нос сует, как успевает?! — негодовал Молотов.
— Крестьянская хватка.
— А про Серова что скажешь? Ведь хрущевский выкормыш, на Украине при Никите сидел.
— Мудозвон и хапуга!
— Некстати он в руководстве госбезопасности оказался, вошкается под ногами!
— По большому счету и Жуков некстати.
— Этот совсем некстати. Серов по сравнению с ним мальчик голозадый. А Жуков — акула! — определил Молотов. — Ему волю дай, он не мешкая неугодных слопает, и нас, и разлюбезного другана Хрущева. Жуков спит и видит, как бы царственную корону на свою квадратную башку нацепить. Он, как Берия, в жизни своего не упустит.
— Сталин первый о его фанфаронстве сказал.
— Знал! — скривился Молотов. — Товарищ Сталин таких, как Жуков, насквозь видел. Он его под Берию держал, а Берию под Жукова. В такой позиции они для Сталина не опасны были. А сейчас Жуков без привязи — приезжает без доклада, заходит без разрешения, сидит, развалившись, как у себя дома.
— Не зря Сталин его из ЦК выпер.
— То больше тактика была, чтоб спесь с зазнайки сбить.
— Я слышал, весной пятьдесят третьего Жуков должен был в Генштаб вернуться, чтобы Берию придавить, — припомнил Каганович.
— Не исключаю.
— Жукову крепкий ошейник нужен!
— А кто его сейчас удержит, ты? — останавливаясь и придерживая товарища за рукав, спросил Молотов.
— Хер! — тоскливо отозвался Лазарь Моисеевич. — Жуков сегодня к одному Хрущеву прислушивается. Ведь Хрущ его с Урала в Москву перетащил.
— И Жукову лысый баки забил! — воскликнул Молотов и, поежившись, добавил. — Давай поторапливаться, Полина звала!
Уже совсем стемнело. Звезды стали яркими-яркими. Серебристый серп месяца поднялся выше, осыпая дремлющие в снегу ели сказочным золотистым сиянием.
— Жуков единолично армией командует. Булганин, болванчик, на работе не засиживается, то к б…дям едет, то в Сочи с балеринкой летит. Не смех ли?! — неприязненно говорил Каганович.
— Распи…дяй! — подытожил Вячеслав Михайлович. — Хрущев его Машке квартиру на Горького дал, знаешь?
— Рука руку моет!
— За тупость и пустозвонство Иосиф Булганина рядом держал. Это же надо, у Сталина первым заместителем председателя Совета министров ходил!
— Потому что неопасный, — нравоучительно отозвался Каганович. — Очень правильно рябой
— Никита с Аллилуевой в Промакадемии учился. Надежда мужу про украинского самородка и напела.
— Мы для Сталина невыгодные стали, слишком большой авторитет заимели, сужали его бесконечный триумф. А тут Хрущ подвернулся! — излагал Молотов.
— До Хрущева Попов Москвой командовал, перед Поповым Щербаков был, тоже пацаны ершистые. Сталин еще прилично с нами поступил. Верноподданных ленинградцев ни блокада героическая не спасла, ни безграничная преданность.
— Все под прицелом были, — кисло усмехнулся Вячеслав Михайлович и пригладил аккуратные усики. — Мою Полину, сука, арестовал! Я его на коленях умолял — отпусти, что она сделала? Какая из нее шпионка?! За партию умереть готова была, за этого рыжего пидараса Сталина! Не пожалел бабу, а все, чтобы меня побольнее боднуть, чтобы я на его место не заглядывался! — с возмущением продолжал Молотов. — Тигром смотрел, когда я за исключение жены из партии голосовать отказался.
— А жену Буденного за что посадил?
— Она б…дь была.
Каганович заулыбался:
— За б…дство у нас не наказывают.
— И жену Калинина в казематы отправил, сука хромоногая! — Молотова трясло. — Под конец жизни Сталин совсем ошалел!
— Хрущ, Вячеслав, по сравнению с рыжим неоперившийся птенец, который летать хочет.
— Пусть полетает пернатый! Никита такой прыткий, что с высоты е…нется!
— Главное, мы в строю. А мы, Вячеслав, сила! Я заместитель председателя Совета министров, ты — заместитель председателя Совета министров! — потрясал кулачищами Каганович. — Оба члены Президиума Центрального Комитета!
— Что-то ты, Лазарь, разошелся, угомонись, дыши глубже! Все у нас хорошо, не то что раньше — от каждой тени шарахались. Гляди, какой вечер дивный! Мы живы, здоровы, Сталина пережили, Берию пережили, а Хрущева и подавно переживем! — нараспев, как приговаривается в русских народных сказаниях, заключил министр иностранных дел.
Лес замер в объятиях рождественских морозов. За месяц зимы снег, наседая и подтаивая, намертво сковал мохнатые лапы елок, белыми воротниками укутал березы, запушил липы, дубы, с головой засыпал ощетинившиеся кривыми ломкими ветками приземистые кусты. Сугробы около домов встали в человеческий рост. Зима явилась во всей своей чарующей красоте, серебристой и прозрачной. Природа утопала в снегах, обмирала в пронизывающем ветре, только в раскаленных докрасна печках весело потрескивал огонь, согревая убаюканные метелями домики. В домишках этих было теплым-тепло, лишь причудливые узоры в крохотных оконцах выдавали присутствие на дворе студеной зимы. Посмотришь на витиеватый узор и залюбуешься. А на дворе — белым-бело. Здравствуй, зимушка-зима!
Товарищи возвращались к дому. Снежинки искрились, отражая бледный свет фонарей.
— Народ Сталина любит, — заговорил Вячеслав Михайлович и сдвинул шапку на самые уши. — Нельзя допустить, чтобы Сталина ругали, это очень повредит единству партии. Хрущ специально так делает, хочет существующие порядки поломать, главных игроков сдвинуть.
— Он за погибшего сына мстит, за то, что Иосиф его в штрафбат сослал.
— А разве Сталин своего Яшу пожалел?
— Были сведения, что Яша с врагом сотрудничал. Условия в тюрьме Якову создали особые.