Царство. 1951 – 1954
Шрифт:
Митинг быстро закончился. Члены Президиума расцеловали высохшую за эти трагические дни Светланку, пожали нетвердую руку мало вменяемому генералу Василию Сталину, который под действием алкоголя и успокоительного с трудом держался на ногах, и — свобода! Свобода!!!
— Отмучились! — ухмыльнулся Каганович, сплюнув на булыжную мостовую Красной площади.
Чего она только не перевидала на своем веку, эта площадь: и парады, и гулянья, и фейерверки, и смертоубийственные драки, и мятежи, и казни, а торжественных похорон сколько? Как похоронят кого, так на другой день
— Все! — покинув Мавзолей, выдохнул Анастас Иванович Микоян. Он один так и оставался без шапки, хотя остальные, чтобы не простудиться, давно нацепили теплые головные уборы.
— Кончилось! — расправляя на груди пушистый мохеровый шарф, вздохнул розовый от перенапряжения Маленков.
— Что кончилось?! — весело отозвался Берия и хлопнул приятеля по плечу. — Что, Максимыч? Все только начинается! — и он с азартом отфутболил к кремлевскому колумбарию еловую шишку, попавшуюся под ноги.
Удар получился знатный, шишка с силой ударилась о кирпичную кладку и развалилась на мелкие кусочки.
— Футбол! — воскликнул Лаврентий Павлович, и подобрав для удобства брючины, оказался у следующей шишки. — Лазарь, тебе пас!
Лаврентий Павлович, замахнулся, чтобы совершить мощный прострел. Каганович, чуть присел, готовый принять, лицо его азартно сияло. Булганин, сорвался с места, подскочил к вратарю и встал на подхвате.
Охранники, стоящие в сторонке, участливо улыбались.
— Хватит чудить! — остановил весельчаков Молотов.
— Не дает играть! — напоследок вдарив по шишке, отозвался Берия. — С днем рожденья тебя, Вячеслав Михайлович! С похоронами чуть про твой праздник не позабыли!
— Вот ведь как совпало — в мой день рожденья Сталина хороним! — проговорил Молотов.
— Ну что, Егор, едем именины праздновать?
— Нет, Лаврентий, я не пью, вот где у меня эта выпивка! — показал под горло Георгий Максимилианович.
— А мы с Булганиным напьемся! — игриво продолжал Лаврентий Павлович. — И за твое здоровье, между прочим, пить будем!
— Пейте, сколько хотите, а я домой. Отлежусь, надо в себя прийти. Сердечно поздравляю, Вячеслав Михайлович!
— Спасибо! — отозвался Молотов. Щеки его порозовели, и весь он выглядел как начищенная медаль.
— Упокоился, слава Богу! — взглянув на Мавзолей, выдавил Маленков и в сопровождении Ворошилова и Кагановича двинулся к машине.
А гроб с телом усопшего вождя, примостившись у дальней стены склепа, так и остался стоять на полу с закрытой наглухо крышкой. Придет час, появятся санитары из Лаборатории № 1 и увезут мертвеца с собой — ведь неизвестно, сколько времени в Гусь-Хрустальном будут лить стеклянный купол и сколько времени уйдет на реконструкцию зала-усыпальницы. Под присмотром лаборантов покойник сохранней будет. Доступ в Мавзолей откроют с первого мая, а пока из Сталина Иосифа Виссарионовича изготовят выставочный экспонат
10 марта, вторник
Эти похороны были угрюмые и малолюдные, лишь родственники собрались на кладбище и еще пришли учителя из школы, от Барвихинского сельсовета никого не прислали. Советская власть выдала на поминки по сто рублей на покойника. Сельсовет помог с гробами и материей, которой отесанные на скорую руку деревянные ящики для усопших украшались. Ребята и девочки смотрелись в гробах нелепо, как-то не по-человечески.
— Жить бы им да жить! — промямлил потрясенный смертью учеников директор сельской школы. — Все молодые, красивые! — сглатывал слезы он.
И действительно, лежали дети в гробах как живые, лишь Ваню Трофимова хоронили с закрытой крышкой, от легочной болезни он не просто стал синим, а сделался совершенно неузнаваемым, почернел, опух. Классная руководительница лежала в отбитом белым ситцем гробу, с виду смертью совсем не тронутая, казалось, сейчас откроет глаза и начнет поучать. Хорошая она была женщина, не стервозная, преподаватель математики.
Анюта Залетаева стояла в первом ряду и плакала, после того трагического дня она никак не могла успокоиться, так и считала себя виноватой в смерти одноклассников.
Никто не сказал прощальных слов, да и что говорить? Родители усопших напоминали тени, замерли, ничего не понимая, ни на что не реагируя.
В стельку пьяный Олин отец надрывно закричал:
— Проклятый Сталин!
Его тут же подхватили и увели в сторону, где дали еще выпить, и еще, и еще, и он уже не кричал, и даже ничего не говорил, а тупо глядел перед собой остекленевшим взглядом и плакал.
— Начинайте! — выдохнул школьный директор и покосился на ближний гроб, в котором лежала Тонечка. Тоня была живая девочка, всегда смешливая, задорная. Колокольчиком звала ее мама.
Деревянные крышки водрузили на покойников, прибили, сильные руки подхватили печальную ношу и понесли к черным дырам могил. Кругом плакали.
— Ванечка, Ванечка! Откройте! Я хочу посмотреть на сына! — завопила за ночь поседевшая мать Вани Трофимова и бросилась наперерез к процессии. Ее пытались остановить, отвести в сторону, утешить. Но разве утешишь человека, тем более родную мать, когда разрывается сердце? Несчастней других родитель, переживший собственного ребенка. Гроб с Ваней поставили на землю, открыли.
— Это не он, не он! — голосила несчастная мать. — Где мой мальчик, отдайте!
Покачиваясь на толстых веревках, один за другим пропадали в безымянности подземелья человеческие останки, а люди, продолжая скулить и всхлипывать, подбирались ближе к покатым ямам, чтобы бросить на гроб пригоршню сырой земли, бормоча что-то душевное и бесконечно доброе. Исполнив последний обряд, бережно поддерживая друг друга, живые уходили с погоста, для того чтобы снова и снова возвращаться сюда, и баюкать в кромешной тьме безмолвия своих дорогих и любимых деток.