Царство. 1951 – 1954
Шрифт:
— Я и так в Академии. Ты, Трофим Денисович, столб, я за тебя обеими руками держусь!
— Обычный ученый! — не согласился Лысенко. — Естествоиспытатель, как Мичурин.
— Нет, ты — громада! — затряс руками Пал Палыч.
— Некоторые, с тобой не согласятся. Слышал, как меня за генетиков честят?
— Бестолочи!
— Бестолочи, а свое доказывают. Лазают, бездари, по кабинетам, гундосят! Только рассуждать способны! От рассуждений разве что вырастет? Я на поле лягу, лежу, и звуки слушаю, — глаза Трофима Денисовича посветлели. — Поет, Пал Палыч, землица!
— Какие у них доказательства? Где система заложена? У тебя же — база подведена, основа! Сами не понимают, что творят!
— Позавчера опять про меня в Отдел науки написали. А бумаги разве к картошке или к свекле отношение имеют? Я им урожаи, опираясь на науку, предрекаю, а они жалобы строчат! Смех!
— И смех, и грех! — определил Лобанов.
— Как бы Бенедиктов их сторону не взял.
— Этот заблудился. Я ему звоню, а он не слушает, перезвоню, говорит! Представляешь? И кто — Ваня Бенедиктов, и кому — мне!
— Не просто нам, дорогой, придется, ой не просто! — покачал головой Лысенко.
— А когда легко было?
26 июля, воскресенье
— Ты, Нина, скажи Сергею, чтобы меньше занимался. Как ни встречу его, все с книгой да с книгой! На нем уже лица нет. Смотри, чтоб не сорвался! — предостерегала подругу Валерия Алексеевна. — Иду с работы, и всякий раз его машина на стоянке стоит. Ты, Нина, за сыном следи!
— Бледный — невозможно! — согласилась мать.
— Декана спрашиваю: «Как дела у Хрущева?» — «Все предметы досрочно сдал», — отвечает. «Так чего в институте допоздна делает?» — «Дополнительно занимается», — разъясняет. Разве так можно? — укоризненно смотрела ректор на подругу.
— И я ему говорю! — всплеснула руками Нина Петровна. — «Без знаний, мама, меня к ракетам не пустят!» — так отвечает. Вот и старается.
— Не до такой же степени, он молодой человек! — качала головой Валерия Алексеевна. — Мои-то, только и думают, как за девочками ухлестнуть, то туда в гости летят, то сюда! Я их за учебу шпыняю, а Сергей твой прямо трудоголик!
— Он очень ответственный.
— Смотри, Нина, чтобы не надорвался.
— Как его переделаю! — в отчаянье сказала мать.
— Надо, чтоб гулял больше.
— С отцом ходит.
— Это хорошо. Мой-то домой придет, на диван заляжет и ужин с дивана ест, а потом — спит. Прошу: сходи, погуляй! А он: сил нет, так выматываюсь!
— Нагрузки колоссальные! — подтвердила Нина Петровна.
— Мы в этом году не отдохнули: то Сталин умер, потом с Берией история, не до отдыха было; а сейчас и ехать поздно, у меня учебный год на носу, — расстроенно говорила ректор института.
— Отдыхать обязательно надо! Давайте хоть на Волгу поедем, развеемся?
— Спрошу своего.
— Спроси. Отдых нужен, пусть даже маленький.
— Боюсь, Георгий Максимилианович не согласится.
— Как ты, Лера, все успеваешь? — удивилась Нина Петровна. — И дом, и дети, и такая ответственная работа — учебным заведением заведуешь?
— Успеваю! — самодовольно
— Ты вроде уходить собиралась?
— Передумала. Дома раскисну, буду как Ленка Булганина, толстая и злая.
— Елена Михайловна симпатичная и вовсе не злая, ее бесконечно Николай Александрович допекает.
— Вот уж гуляка! — сомкнула тонкие губы Валерия Алексеевна. — Я б с таким бл…ном ни за что не жила. Выставила бы взашей — и катись на все четыре стороны!
— Не так все просто, милая!
В хрущевскую гостиную боязливо постучалась маленковская охрана.
— Вам что, Володя?! — нахмурилась Валерия Алексеевна.
— Я напомнить, Георгий Максимилианович к двум часам обедать ждет, а мы за пятнадцать минут не доедем! — извиняясь, проговорил подполковник.
— Сейчас иду! — кивнула хозяйка. — Ну, подруга, я в Кремль поехала!
30 июля, четверг
Институт генетики на Волхонке был невзрачный, фасад облупившийся, обшарпанный. Трехэтажное здание уныло выглядывало из-за сиротливого деревянного забора, обсаженного елками. Институт скорее напоминал школу — широкие лестницы, просторные, с окнами до потолка коридоры, огромные комнаты. Никиту Сергеевича почти бегом проводили к директорскому кабинету, только директора там не оказалось. Хрущев со вниманием осматривал многочисленные схемы, диаграммы, развешанные повсюду, задержался у аквариума с рыбками, выставленного в углу приемной. Рядом с аквариумом на табурете нелепо громоздилась посудина, что-то вроде огромной консервной банки, доверху залитая водой, из которой во все стороны торчала зеленая поросль.
«Смахивает на рис», — предположил Секретарь ЦК и потрогал побег.
Под табуретом стояла эмалированная тара поменьше, из которой тоже топорщилась зелень.
— Это рис? — разворачиваясь к секретарскому столу, поинтересовался Хрущев.
— Академик уже бежит! — срывающимся от волнения голосом пролепетала полная, средних лет женщина, похожая на что-то среднее между машинисткой и бухгалтером. От присутствия высокого начальства она смертельно побледнела, поджилки тряслись, а голос от испуга сделался писклявым. Про рис, как растение, а не каша, она толком ничего не знала, зато очень ловко печатала на машинке.
— Мы обождем, — миролюбиво отозвался Никита Сергеевич и кивнул заместителю министра сельского хозяйства, который его сопровождал: — Иди-ка, посмотри, вроде рис растет? — и стал шарить по зарослям.
— Это же надо, директора на месте не оказалось! — послушно ощупывая ростки, вполголоса возмущался замминистра.
В вестибюле появился запыхавшийся Лобанов.
— Здравия желаю! — отрапортовал он.
— Ты тут откуда?
— Не могу вас не сопроводить! Это мой долг! — отчеканил Пал Палыч. — Лысенко бежит, он на агрономов сорвался, они, бестолочи, подкормку перепутали! Прокричал мне — беги к Хрущеву! И я тут. Здравствуй! — Лобанов кивнул заместителю министра. — А Бенедиктов чего не пришел?