Царство. 1951 – 1954
Шрифт:
— Если бы взрыв твои американцы увидели, то точно бы ох…ли! Но они про то узнают! Земля ходуном ходила. Метеостанции на расстоянии трех тысяч километров возмущенье фиксировали. В отчете подробно написано, — министр кивнул на документы.
— Полистаю, — придвигая к себе сброшюрованную папочку, отозвался Хрущев.
Маршал ухватил гроздь винограда:
— Сладкий, прямо сок!
— Водородная бомба — самое жестокое оружие в мире, сравнимое по силе разве с проклятием сатаны! — с расстановкой выговорил Никита Сергеевич.
— Хорошо сказал, емко!
Хрущев продолжал перебирать ужасные снимки. Он глазам не верил, какие катастрофические разрушения произошли после взрыва.
— Если все страны таких бомб наклепают, планете пи…дец! Это, Коля, будет не ураган, а вселенская катастрофа!
— Так что ж, не делать бомб что ли? — заволновался военный министр, ссыпая виноградные косточки с ладони на блюдечко.
— Придется делать, придется смерть проклятую производить, без атомных бомб нам не выжить!
Хрущев сел удобнее и потянулся к яблоку. Булганин зачарованно смотрел на друга.
— Вот взорвали мы, Коля, бомбу, и теперь врагам понятно — в Россию не суйся, убьет! В этом состоит наша главная цель — запугивание! — разъяснил Секретарь ЦК. — У страха глаза велики. Американцы испугаются, приутихнут. А если приутихнут, мы за это время силенок подкопим. Воевать нам куда? Народ еще от битвы с Гитлером не оправился, в красоту счастья не поверил, а тут — иди, воюй! Не пойдут, не готовы! — замотал головой Хрущев. — А если не готовы воевать, значит, пугать вражин остается, но пугать по-настоящему, так, чтобы поджилки тряслись! Я фотографии заберу, не возражаешь?
Николай Александрович кивнул:
— Забирай, у меня копии есть.
Никита Сергеевич стал собирать фотографии. Маршал зевнул:
— Не выспался, глаза слипаются.
— А Маленков про испытание что сказал?
— Особо без эмоций, — ответил Булганин. — Его цифры пугают, слишком много на бомбы средств уходит. Неразумно, говорит.
— Разумно, не разумно, а выхода нет. Сталин не дурак был, что ядерную кашу заварил.
— У Егора как раз Молотов сидел, тот — за бомбы.
— Вячеслав с головой!
— Егор прям к Молотову тяготеет. Отыскал нового покровителя.
— Это ж надо, председатель Совета министров покровителей ищет! — возмутился Никита Сергеевич.
— То с нами не разлей вода, а тут — Молотов!
— История кислая! Ты, Коля, с Маленковым насчет меня говорил?
— Как же! — Булганин встал, открыл дверцу бара, где стояли бутылки, и достал коньяк. — Выпью рюмочку в профилактических целях, а то настроение — дрянь. Тебе наливать?
— Нет.
— Вчера вечером и переговорил, — налив треть фужера, рассказывал военный министр. — Егор пообещал включить в повестку вопрос о Первом Секретаре Центрального Комитета, самолично обещал твою кандидатуру на Президиуме озвучить. Я его припугнул, как ты велел, сказал, если он тебя не выдвинет, мы сами Хрущева предложим, чтобы потом не обижался. Сработало! — ухмыльнулся Николай Александрович.
Маршал выпил и снова
— Никуда Егор не денется!
— Правильно сделал, что припугнул, если Президиум ЦК меня одобрит — считай дело решенное, Пленум как по маслу пройдет.
— Маленков раньше от страха на воду дул, а сегодня расхрабрился.
— Храбрый портняжка! — ухмыльнулся Хрущев. — Если мы бериевские бумаги найдем, они ему как костер под ногами будут.
Никита Сергеевич заметно нервничал: если Маленков за его кандидатуру не выступит, ни Каганович, ни Молотов, ни Ворошилов не проголосуют, а назваться Первым Секретарем Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза или просто Секретарем ЦК есть две большие разницы. Лидерство в партии, закрепленное высшей партийной должностью, позволило бы Хрущеву войти в первую тройку руководителей. Через партию шел к власти Сталин, через партию решил двигаться и Хрущев.
Никита Сергеевич тяжело вздохнул.
— А ученые про взрыв что сказали?
— Охренели. Еле очухались. Курчатов с Неделиным в самый эпицентр выезжали, разрушения осматривали. Страшное дело, говорят. Киношники фильм отсняли, пришлю тебе завтра.
Булганин, ласково смотрел на Никиту Сергеевича:
— Ты не будешь ругаться, если я после Пленума в Сочи мотну? Там хорошо, благодать, море как парное молоко, девушки светятся!
— Езжай, Коля, развейся.
— Машку возьму, — самозабвенно улыбался министр.
— Как она, в новую квартиру вселилась?
— Живет, довольна, — благодарно отозвался Булганин.
Хрущев смотрел на вазу, раздумывая, взять ему еще яблоко или нет.
— Возьми виноград, что ты все яблоки да яблоки!
— Ладно, давай виноград.
— Может, все-таки рюмочку?
— Нет, Коля, не буду.
Николай Александрович подал виноградную гроздь.
— Слушай, брат, я к тебе еще с одной просьбой обратиться хотел, с меркантильной. — Булганин подсел ближе. — Жена дачу просит.
— Где, в Сочи? — не понял Хрущев.
— Да нет, в Подмосковье, где-нибудь на Москве-реке, может, рядом с тобой, в Огарево, а может, по соседству, в Жуковке. И я с ней согласен, нужен, Никита, дом для семьи. Пока возможность есть, построю, мне ж не двадцать лет.
Хрущев внимательно посмотрел на Николая Александровича, который в Подмосковье пользовался сразу тремя дачами — министерской в Барвихе, в Малаховке дачу для обожаемой Машеньки держал и большой дом на реке Пехорка для приватного отдыха на Лосином острове.
— Тебе дач-то не мало?
— Так они ж государственные, а я прошу свою, личную! Вот с работы выгонят, куда пойду? — в сердцах воскликнул маршал, встал с дивана и всей своей громадой застыл над круглым, точно колобок, Хрущевым.
— Что-нибудь придумаю, — глядя на разволновавшегося товарища, пообещал Никита Сергеевич.
— Придумай, я как друга прошу, пошукай местечко. А я, сам знаешь, отработаю!
— Хорошо, друг, будет тебе дача! Давай по сто на ход ноги! — задорно ответил Хрущев.