Царство. 1951 – 1954
Шрифт:
— В Совмине! — отозвался замминистра.
— Вот, ей-богу! — сокрушался Лобанов. — Тут, Никита Сергеевич, чудеса творятся, а министра сельского хозяйства не зазвать!
— А ты кто? — ткнул в Пал Палыча Хрущев.
— В данном случае я подчиненный Бенедиктова, российский министр! — с обидой в голосе, отозвался Лобанов. — Вот и Трофим Денисович!
Лысенко прямо влетел в кабинет.
— Вот я! Вот я! Извините, что заставил ждать! Надо было лично проследить, а то два года ерунда какая-то!
Директор института генетики, он же президент Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени Ленина, пожал Хрущеву
— Я уже хотел вас с собаками искать! — дружелюбно начал Хрущев. — Мы тут все стенды проштудировали, — кивая на графики и таблицы, улыбался он.
Академик пригладил ладонью растрепанные волосы:
— В научном учреждении наблюдение — первейшее дело, а результат, для наглядности, обращен в график. Таблицы на стенах не меньшее богатство, чем золото. Точно, точно! — закивал Лысенко, не без удовольствия оглядывая сплошь завешенные стены.
— Вот мы и определим, где у вас золото, а где совсем другое! — с ухмылкой отозвался Хрущев.
— Тоня! — директор обратился к женщине за пишущей машинкой. — Раздай халаты и калоши. Я извиняюсь, но это у нас в обязательном порядке. А калоши даже очень пригодятся, с утра дождик моросил, сначала маленький, а потом хороший-хороший, а нам по полям ходить.
Надев халаты и резиновую обувь, гости последовали за директором. Опытные поля начинались прямо за институтом.
— Когда дождь идет, я радуюсь, это ж естественный полив! — тараторил Лысенко. — Дождь всегда к месту!
— А если каждый день дождь зарядит, тогда что?
— Для наших опытов и наводнение хорошо! Я изо всех сил урожайность злаковых поднимаю. Рожь, овес, пшеницу хочу заставить невиданные урожаи давать! О, какие урожаи! — Трофим Денисович вскинул руки вверх. — Площади под посадки останутся прежние, трудозатраты прежние, а значит, и финансирование сохранится на прежнем уровне, вроде бы все то же, только зерна станем брать в три, в пять раз больше! И это невзирая на непогоду.
— А получится?
— Стал бы я вас по грязи таскать!
— Науку не проведешь! — со значением вставил Лобанов, и сверху (он был высок и худ) уставился на низкорослого Хрущева. — Трофим Денисович волшебник!
Поле, по которому шли, было разбито на квадраты. В одном колосилась рожь, в другом — пшеница, в третьем высилась кукуруза, дальше засеяли гречиху, лен, рапс, клевер, люцерну, подсолнух. Был участок с картофелем, сразу за ним — со свеклой, росли тут и огурцы, и помидоры. Границами посадок служили дорожки из положенных на землю досок.
— Почему, Трофим Денисович, в колхозах урожаи низкие, чем объясняете? Расхлябанность, человеческий фактор — что?
— За мной! — скомандовал академик и, не обращая внимания на вопрос, подобрав штанины, запрыгал по хлюпающему полю.
— Почему у нас в сельском хозяйстве затык? — поравнявшись с ученым, не унимался забрызганный грязью Секретарь ЦК.
Долговязый Лобанов во всю прыть скакал за ними. Лысенко остановился.
— Вам честно сказать или так, чтобы уху приятно было?
— Отвечайте честно.
— Почему в колхозах урожаи плохие, спрашиваете? А как вы хотите, если руководитель хозяйства семян пшеницы от семян проса не отличит, и помощники его окружают малограмотные? С сельским хозяйством так не пройдет, люди таких корифеев не послушают, как ни кричи, как ни ругай — обречено! После войны, когда голод был, когда засуха поля жрала, кого
— Агрономическое искусство специалистов требует, а не простофиль! — добавил Лобанов.
— Я их авоськами зову, таких горе-руководителей, — усмехнулся Лысенко.
Хрущев хмурился, но не перебивал.
— У нас как: дождь, мы на поле — что посадки? Град ударил: с карандашом в руках процент градоустойчивости фиксируем. В результате появились мощные, стойкие сорта! Осталось их в народное хозяйство отдать. А готовы колхозники на новое переходить? Не очень-то готовы, так как опять повторюсь — но-во-е! А переходить обязаны! У меня, — развел руками академик, — урожай девать некуда! Картошка — так эта картошка! А свекла какая! Огурцы с грядок прямо сыплются, а огурчики один к одному! — Ученый наклонился, сорвал огурец, разломил пополам, одну половину протянул Хрущеву, другую сунул себе под нос. — Самый огуречный запах! — И откусив, захрустел.
Никита Сергеевич последовал его примеру.
— Что скажете, хорош огуречик?
— Хорош!
— А бумагу, уважаемый Никита Сергеевич, ее не съешь!
Лобанов тоже сорвал огурец и засунул в рот, один заместитель министра сельского хозяйства не стал подходить к грядке, не брал в рот немытое.
— Вы, товарищ Хрущев, берете палку и палкой работать заставляете, и все по вашему примеру с палками бегают, народ стращают, и районные начальники, и областные. А живут в деревнях хуже, чем при царе Горохе, ни свет, ни заря на поле горбатятся. Вот и опротивела каторга, при любой возможности люди, как подорванные, из села бегут — и — ищи свищи! Забрали паренька в армию, известно, в деревню не возвратится! А почему? Потому что в рабство не хочет. Ничего хорошего человеку село не предлагает, а только давай, работай! — невесело излагал академик. — Если крестьянин в деревне как собака на цепи сидит и с тоски воет, что ему остается — геройствовать, рекорды бить? Нет, дорогой Никита Сергеевич, пить горькую остается.
— Пьют, как черти, хуже чертей! — кивнул Лобанов.
— А вы спрашиваете, почему урожаев нет. С таким отношением путного не получится. И забирают у крестьянина все без остатка — трудодень это не деньги, а палочка в тетрадке, чем за палочку заплатят? Я не однажды об этом товарищу Маленкову писал, да видать, неприятны ему мои каракули! — усмехнулся Лысенко.
Замминистра, нахохлившись, стоял позади Хрущева. Несколько раз он хотел оборвать Лысенко, поставить на место — разве ж так подчиненный с начальником разговаривает?! Но, глядя на сосредоточенное лицо Хрущева, прервать академика не решился.