Царство. 1951 – 1954
Шрифт:
— Угостите.
Хрущев распорядился про чай.
— По ядам что делать будем, Никита Сергеевич?
— По каким ядам?
— Лаборатория двадцать вторая яды производит.
— Зачем?
— Для спеццелей. Ручку портфеля особым составом помазал, человек портфель поносил, а через неделю помер; или, к примеру, в чай кристаллик безвкусный опустил, месяц, бедолага мучается, на сердце жалуется, и тоже — на тот свет. И заметьте, никаких следов, вроде умер как умер, — удовлетворенно закивал министр. — Вот вам и чаек!
— Я тебе нормальный
— Ну, спасибо! — насупился генерал.
Министр госбезопасности бросил в стакан пять кусочков сахара и стал сосредоточенно размешивать.
— Не много сахара кладешь? — покосился на стакан Хрущев.
— Так кусочки ж маленькие!
— Маленькие! — передразнил Никита Сергеевич. — В больших количествах сладкое вредно! Диабет случается, слышал?
— Вроде не болею, — добродушно отозвался генерал-полковник и принялся за пастилу, которую в плоской вазочке подали к чаю. — Такая у нас лаборатория, — продолжал он, — двести семьдесят три человека в штате.
— Многовато.
— Там питомники: собаки, кошки, крысы с обезьянами. Кого только не держат для опытов. Три здания под Иваново занимает, и подсобное хозяйство есть. За хозяйством следить полагается и охрану содержать, а потом ученые-химики, их абы как не разместишь, люди интеллигентные!
— Свиней нет? — спросил Хрущев.
— Свиней? Нет, свиней нет, — оторвавшись от чая, ответил Серов.
— Хорошо.
— На заключенных сейчас опыты прекратили. Я, как в должность вступил, сразу распорядился, чтобы новых не везли. А тех, что были, всех использовали.
— Чего?!
— Немцы пленные оставались, гестаповцы особо опасные, палачи, им расстрел дали, ну их к науке и приобщили, — объяснил Серов. — Своих мы никогда на опыты не пускали, никого, даже самых отпетых.
Хрущев никак не реагировал, казалось, он смотрел сквозь собеседника.
— Я, что хотел, Никита Сергеевич, — продолжал министр. — Расширить бы нам лабораторию. Фашисты, к примеру, не одними ядами занимались, они всевозможные газы делали, нервно-паралитические, слезоточивые, удушающие, самые разные. Газ очень удобен для массового уничтожения, преимущество его в том, что он невидимый и действует безотказно. Нам бы спектр исследовательский расширить, газами и бактериологическим оружием заняться бы.
— Чтобы я про подобное не слышал! — резко оборвал Хрущев. — Лавку с ядами закрывай, не понадобятся нам яды. С прослушками каждый будет до изнанки понятен, — не допуская возражений, приказал руководитель партии. — Врагов, Ваня, мы должны в глаза обличать, открыто судить и, если виновен человек и суд это признает, открыто, я подчеркиваю, открыто, в назидание всем, наказывать! А выверты исподтишка, яды, газы, автокатастрофы — это не наше, не социалистическое! Надо, Ваня, правду с головы на ноги поставить!
18 июля, среда
В этом месяце Илюша добился музыкальных успехов, правда больше ему нравилось петь. Учительница пошла на хитрость: три раза
— Куда ты спешишь? — интересовалась мать.
— В театральный кружок, — объясняла дочь.
Потом стала заниматься танцами, дома ее видели редко.
— Не иначе кавалер появился! — обеспокоилась Нина Петровна.
20 июля, пятница
— Как настроение, Трофим Денисович? — Лобанов заглянул к президенту Академии сельскохозяйственных наук. Хотя он и являлся вице-президентом, у Лысенко бывал редко, чаще тот приезжал к нему в министерство.
— Настроение мое самое отличное, вчера целый день, можно сказать, с засученными рукавами отработал: сам полол, сам сажал!
— Жаль, меня не было!
— Жаль! Ну, а ты что? — Лысенко миролюбиво смотрел на коллегу.
— Я лекцию в Тимирязевке читал, потом в ЦК ездил. Думал, должность свою верну, все-таки в государстве смена главнокомандующих!
— И не говори, Пал Палыч, и не говори!
С 1938 по 1946 год Лобанов был наркомом зерновых и животноводческих совхозов СССР, потом, до 1953 года, — первым заместителем союзного министра сельского хозяйства, а после смерти Сталина стал министром сельского хозяйства Российской Федерации. Чтобы назначение это Пал Палыч не воспринимал как понижение, его сделали помощником у Маленкова. Но все-таки самолюбие Лобанова было ущемлено.
— К кому в ЦК ходил? — интересовался Лысенко.
— К Суслову. На Бенедиктова бочки катил. Как нас рокирнули, возмущался: его с России на Союз взяли, а меня с Союза в Россию скинули!
— Надо было к Хрущеву идти.
— Суслов обещал с Никитой Сергеевичем переговорить.
— Маленков Бенедиктова отстоит.
— Он к креслу точно прирос! — с сожалением выговорил Лобанов. — Спихнул меня на ступень ниже!
Лысенко неприлично хихикнул:
— Охота тебе, Пал Палыч, в кабинетах потеть? Ты аграрий, землю душой чуешь, а они первоклассники!
— Первоклассники, а командуют! Я на вторых ролях быть не намерен!
— На каких — на вторых? Ты помощник председателя Совета министров!
— Одно дело у Сталина быть помощником, а другое дело сейчас, не поймешь у кого! — в сердцах произнес Лобанов.
— То верно!
— Обычное перетягивание каната! — определил ситуацию Лобанов.
— Ты бы, Пал Палыч, мне здесь пригодился.
— В министерском кресле, Трофим Денисович, я тебе больше пригожусь!
— По мне, в Академии твое место.