Целебный яд
Шрифт:
В последние дни в лаборатории велась интересная работа. Директор разработал подробный план пересадки новых сортов апельсиновых деревьев, которые он получил в результате скрещивания местных видов с крупными индийскими. В такие дни он очень волновался. Культивировать новые, привезенные из других стран растения, скрещивать местные породы с породами со всех концов света или с многочисленными видами, распространенными на островах Голландской Индии — было делом увлекательным, и он отдавал ему все свои силы. Но это, конечно, отражалось и на состоянии его нервов.
— Осторожнее, Каноминджао! Не так! Это тебе не бамбуковые стебли! Разве не видишь, какое это нежное растение? — как-то упрекнул Карл рабочего, занимавшегося пересадкой. Затем нагнулся, захватил рукой маленькое нежное растение и начал бережно пересаживать его из цветочного горшка в разрыхленную землю. Растение только что принялось и выпустило два маленьких листочка, которые при неправильном обращении могли легко обломиться.
— Растение нужно брать снизу, около корней, вместе с землей. Так оно не почувствует, что его переселяют из прежнего жилища, то есть из горшка. А ты все время забываешь об этом! — упрекнул его Хасскарл.
Туземец с виноватым видом подтянул запачканные парусиновые штаны и взялся за корни другого стебелька. Лицо его стало серьезным и сосредоточенным. „Странное дело, — думал он, — как нарочно так получается. Весь день работаешь хорошо, стараешься, а как подойдет директор, руки начинают дрожать и делаешь ошибки. И вчера так было, и сегодня опять… А так нельзя. Он меня спас, а я чем его отблагодарил?“ — Рассуждая так, он с еще большим усердием примялся за любимую работу.
Директор, следя со стороны за его движениями, незаметно усмехнулся и прошел дальше.
— Молодец, Пала! Какой ты стала проворной! — похвалил он девочку, подойдя к ней. — Так, так, продолжай! Растение требует к себе любви. Когда мы его любим, и оно платит нам тем же: принимается и растет. Не так ли? — И, не дожидаясь ответа, он продолжал свой обход.
Дочь Каноминджао, за последние два года вытянувшаяся, как молодой стройный побег, часто приходила в сад. Она украдкой взглянула на отца, потом на директора и продолжала старательно работать, словно и не слышала его похвалы. С каждым днем она работала все лучше и лучше и своей сообразительностью часто удивляла Карла.
Хасскарл обошел грядки, проверил работу каждого, дал нужные указания и, не зная, с кем поделиться своими мыслями, снова вернулся к Каноминджао. Можно было подумать, что он это сделал для того, чтобы извиниться перед ним за сделанное ему замечание, так как яванец был очень самолюбив. В сущности, семья этого человека была Карлу близка и он не упускал случая наставлять Каноминджао в работе. Отец Палы обладал ценным качеством — он молча слушал, вбирая все, как губка, и благодаря разговорам с директором расширял свой кругозор.
— Знаешь ли, Каноминджао, — начал Карл, — жил когда-то такой ученый по имени Линней. Благодаря ему мы теперь определяем наименование всех растений. Но он глубоко ошибался,
Каноминджао приподнял голову, вздохнул и тихо ответил:
— Не знаю, господин. Каноминджао все так же трудно жить, как трудно было жить его отцу и деду, У нас, минхерр, ничего не изменилось…
Директор задумался, поняв, что Каноминджао по-своему прав, и решил, что лучше будет не вдаваться в подробности.
— Изменяется, все изменяется, — сказал он. — Посмотри сам! Из этих апельсиновых семечек вырастут маленькие стебельки, а они превратятся в деревца, на которых будут расти новые, уже более крупные и более сочные апельсины. Разве мы таким образом не изменяем природу? Раньше таких апельсинов не было, а теперь они будут. И будут потому, что ты, Пала, я — все мы здесь, в саду, работали, трудились и сделали много полезного. И твоя жизнь была не напрасной, если ты делал полезную работу.
Карл остановился. Каноминджао продолжал старательно работать. Он ничего не возразил, даже не кивнул головой в знак согласия. Он, по-видимому, понял все, что ему говорил директор, но эти слова его не удовлетворяли. „Да… — подумал Хасскарл, — трудно, очень трудно… Человек живет на этом свете только раз и меряет все годами своей собственной короткой жизни… А то, что все движется, все меняется — что ему до философии древних греков? Живет он в той же дыре, в который умер его отец и умер его дед… Потому-то ему и так же тяжело, как тяжело было его отцу и деду… Да, ты прав, Каноминджао…“
— Господин, вас кто-то спрашивает! — крикнула ему Пала.
По усыпанной песком дорожке к нему направлялся одетый в белоснежную форму полицейский чиновник. Приблизившись, он вытянулся, отдал честь и, вынув из-за обшлага пакет, подал его со словами:
— Это приказано передать вам.
Конверт был за печатью генерал-губернатора. Карл осторожно его вскрыл и вынул каллиграфическим почерком исписанный большой лист бумаги. Это было приглашение явиться на важное совещание. Не зная еще, зачем его зовут, он, не спрашивая ни о чем чиновника, просто ему сказал:
— Передайте его превосходительству, что я приду!
Полицейский чиновник снова отдал честь и направился к выходу.
В одном конце просторного кабинета находился огромный письменный стол красного дерева. Рядом с письменным прибором стояли две статуэтки Будды из слоновой кости. Будда сидел, скрестив ноги, с молитвенно сложенными руками, и безжизненный взор его был устремлен вдаль, куда-то в вечность. Под пресс-папье в виде массивного слона с угрожающе поднятым хоботом лежали какие-то бумаги. Около пресс-папье лежал металлический разрезной нож. Ручка его была покрыта тонкой филигранной резьбой с изображением медведя, тигра, слона и шакала.