Центр круга
Шрифт:
— Чем так гадостно пахнет?
Антонин с набитым ртом, кивнул на груду хлама:
— Ими.
Том повернулся, к горлу подкатила тошнота: на ученической парте в ряд лежали пять крупных дохлых крыс.
— Фу, – скривился Том, – мерзость какая… Чем ты их?
— Ботинком, – ответил Антонин, перехватил укоряющий взгляд Тома. – А нечего по мне ползать по ночам! Уши мне грызли, вот и пальцы на вкус пробовали, а я уставший, спать хотелось сильно.
Том все еще с осторожностью посматривал то на Антонина, то
— Зря–а-а Дзяд за тебя беспокоится. Ты живучий.
ГЛАВА 4: Всего лишь тело
Солнечные лучи просвечивали изумрудный листочек насквозь, если присмотреться, видно, как по вздутым прожилкам текут соки. Вокруг копошится мелкая живность кустарника, иногда слышен зуд редких пчел, гусеница с аппетитом впихивает в нутро очередной лист, паучок заново принялся ткать липкое кружево – остатки первого повисли на волосах Антонина.
В животе глухо урчало от голода. Антонин из вредности дунул на гусеницу, лист тряхнуло, и пузатая обжора полетела бы вниз, если бы коротенькие пухлые лапки не уцепились за следующую ветку. Недовольная, она поползла к следующему листу.
Антонин жмурился от удовольствия: на конопатом лице плясали солнечные зайчики. Утро летнее, воздух уже согревается, по плечам разливается тепло. Только на траве сидеть холодно, тень от зелени кустов неохотно пускает солнце.
До уха донеслись мальчишеские голоса, Антонин обернулся, осторожно раздвинул ветки: на перекрестке остановились трое сирот. Один неказистый и ярко рыжий, второй – высокий с хитрым улыбчивым лицом, третьим был Том. Сироты попрощались кивками и разошлись, только Том помедлил, дождался, пока собеседники скроются за углом бельевой лавки, затем приблизился к кустарнику. Быстро сел тут же на траву, оглядел пешеходную тропинку.
Даже из своего укрытия Антонин, словно запах горелого, почувствовал дурное настроение друга. Том обернулся вполоборота, желваки вздулись от негодования:
— Я уже говорил, как ненавижу сестру Эммануэль?
— Ругалась? – предположил Антонин.
— Да нет, – резко выдохнул Том. – Просто ненавижу ее, вредная, горластая и вся какая-то… неприятная. Как жаба бородавочная.
Антонин шмыгнул довольно:
— Не–е, я жаб и лягушек люблю. Они…
— О твоих странностях поговорим позже, – перебил Том. – Вылезай.
Антонин замер с открытым ртом, с опаской стрельнул взглядом на прохожих:
— А м–маглы?
Том отвернулся от кустов, плечи поднялись и опали с тяжелым вздохом:
— Это улица, Антонин. Магловская улица. Магловского города. Не Лондон, но все же… здесь нет никому дела до других. Улицы магловских городов полны, таких как Симон: даже если заметят странность или «ненормальность» другого, ничего не скажут, а самое прекрасное – сделают вид, что и вовсе… ослепли. Главное, не останавливаться, не
— Смотри, – предупредил Антонин, с сопением выбрался из кустов, – моей репутации уже ничто не повредит… А кто такой этот Симон?
— Один сирота, мы росли вместе.
Антонин выпрямился во весь рост.
— А те, с которыми прощался?
Том поднял к Антонину лицо, глаза странно сощурились, но ответил без запинки:
— Тот, что повыше – Гилберт, а рыжий – это Пиклс.
Антонин вдруг скривился, пошарил языком во рту, тут же сплюнул на мостовую клочок паутины. Утер рот и переспросил:
— Пиклс? Что за имя такое?
— Это не имя, – сказал Том, встал с травы и направился к пешеходному переходу, – а фамилия. Имени Пиклс стыдится.
Антонин в несколько шагов догнал его, пошел рядом.
От хлебобулочной лавки потянуло мукой, свежим тестом и горячим хлебом. Мимо прокатил белый фургон молочника, оставляя за собой запах еще теплого молока и сливок. Даже от юноши с лотком веяло сладкой карамелью. Антонин шумно сглотнул слюну, спросил невпопад:
— А почему стыдится?
— Ничего интересного, – фыркнул Том недовольно. Чтоб отвязаться, заговорил быстро: – Его подкинули младенцем, завернутого в простыню и плед, без записки. Только в руке он сжимал свистульку, той, что охотники уток подманивают. Ну, монахини и «пошутили» в своей манере: назвали Даком Пиклсом. Мы с мальчишками, когда еще в западном крыле жили, дразнили его «Кряком».
— И ты дразнил? – изумился Антонин.
Том резко остановился, уставился на него с непониманием.
— И я. Что удивительного?
— Ну, не знаю… – замялся Антонин, пальцы беспокойно шарили в карманах. – Ты больно серьезный. Мне трудно представить тебя с детской дразнилкой.
— Я маленький был, – пожал плечами Том.
Лоб Антонина нахмурился, он звучно поскреб затылок.
— И маленьким тебя трудно представить.
— Какая скудная у тебя фантазия, – рассмеялся Том, двинулся вдоль ряда магазинов. – Еще есть вопросы?
Антонин не успел ответить, только открыл рот, как Том уже продолжил:
— Тогда у меня есть. Вот этот… Дзяд, кто он?
— Домовой наш.
— Определение «домовой» чересчур расплывчато… – нахмурился Том, как констебль при исполнении. – Тут подошло бы «слуга»…
— Не подошло бы, – возразил Антонин. – Дзяд он… он не слуга. Слуга служит, прислуживает, выполняет поручения, приказы. Хотя для него и существуют правила, нарушать которые невозможно, Дзяд своевольный, говорит и думает, как пожелает.
— Зачем же его держите? – спросил Том.
Глаза Антонина расширились от искреннего изумления.
— Держим? Какая глупость. Мы не держим! Он просто есть… так положено.