Цепи его души
Шрифт:
— Нет. Никто в этом не виноват, — я шагнула к нему, положив руки поверх его, и подняла голову, заглядывая в глаза. — Ты сказал, что ты мой брат, и это правда. Ты мой брат, и всегда им останешься, но нам с тобой нужно привыкнуть к тому, какими мы стали. Не только мне, и тебе тоже. Думаешь, я не вижу в твоих глазах лед, когда речь заходит про Эрика?
Ирвин дернулся, ноздри его шевельнулись.
— И это нормально. Мы выросли рядом, но потом… сейчас мы слишком разные, понимаешь? Я рада, что мы увиделись, рада, что поговорили нормально, без взаимных упреков и обвинений. И я рада, что у меня есть такой
Он перехватил мою руку, легко сжимая пальцы поверх ленты.
— Тебе идет коса.
— Тугая, или такая, как ты заплел в первый раз?
В глазах Ирвина сверкнули смешинки, и я поняла, что тоже улыбаюсь.
— Это была моя первая коса.
— Это было заметно!
— Эй! — он приподнял брови. — Ты хочешь меня обидеть?
— Вовсе нет, — я закусила губу, чтобы не рассмеяться, а потом добавила уже серьезно. — Спасибо. Спасибо, что сохранил ее для меня.
Взгляд Ирвина потеплел. Он дождался, пока я спрячу ленту в сумочку и подал мне пальто.
— Буду рад любой весточке от тебя, Шарлотта. У тебя ведь остался мой адрес?
Кивнула: тот конверт, что он передал мне в нашу прошлую встречу, Сюин перевезла в дом вместе с остальными вещами. Я спрятала его в тумбочку, но так туда и не заглянула.
— Когда я говорил, что ты всегда можешь на меня рассчитывать...
— Я знаю.
Глаза потеплели еще сильнее. Теперь они действительно напоминали по цвету высокое летнее небо, под которым так здорово лежать в траве и слушать жужжание пчел.
На этот раз я первой шагнула к нему и обняла: легко, осторожно. Ощущения неловкости и неправильности больше не было, пусть даже Ирвин на мгновение замер, а потом мягко привлек меня к себе, едва коснувшись виска подбородком. Задержал это объятие на миг, и тут же отпустил, провожая взглядом мой шаг назад. Какое-то время молча смотрел на меня, а потом поцеловал мне руку и вышел, оставив наедине с удивительно светлым чувством. Это чувство разрасталось внутри, согревая и заставляя улыбаться.
Широко-широко, как в детстве.
Я завязала банты шляпки, закусила губу, глядя на свое отражение, а потом вышла в коридор. Прошла по ковровой дорожке, кое-где истертой, слегка смягчающей стук каблуков, спустилась на первый этаж.
— Доброй ночи, мистер Гарс!
Мужчина, сидящий за конторкой, поднял голову.
— Доброй ночи, мисс Руа.
— Спасибо, что пропустили моего брата.
Несмотря на обманчиво-добродушную внешность (седые бакенбарды и широкое круглое лицо), пройти мимо него не представлялось возможным. Служебный вход предназначался только для персонала, и ни для кого больше.
Густые брови сошлись на переносице, соединяясь в рощицу-уголок. Мужчина пристально взглянул на меня.
— Боюсь, я не видел вашего брата, мисс Руа, — строго сказал он. — Вы же знаете, правила одинаковы для всех.
— О… понимаю, — кивнула. Он наверняка намекает на то, что это должно остаться между нами. — Все равно большое вам спасибо.
— Мисс Руа…
— Спасибо, мистер Гарс!
Меня ждут пироги с вишневым вареньем и уютная квартирка миссис Клайз! С этими мыслями я и шагнула на улицу, в укутавшую Лигенбург шубой сугробов зиму. А потом к экипажу, возле которого меня дожидался Тхай-Лао.
Глава 12
Ольвиж,
Эрик
Эрик смотрел на роскошный трехэтажный особняк, отрезанный от суеты улиц высоким кованым ограждением. Огромный по городским меркам внутренний двор, высокие этажи и квадратные окна, расчерченные перекрестьями рам. В зимние сумерки просачивался свет: теплый, яркий, растекающийся по светлому камню стен. Этот особняк, пожалуй, был главной достопримечательностью улицы и располагался в самом сердце Ольвижа, неподалеку от набережной Лане. Поблизости многочисленные парки и площади, мосты, увенчанные скульптурами и фонарями, бесконечное многоголосье, шум, суета и краски.
Кто бы мог подумать, что она, так любившая уединение, сможет жить в таком месте. Кто бы мог подумать, что она откажется от своей магии. Безумной, сильной, неистовой, темной и такой притягательной.
Только ненормальный мог назвать магию Смерти притягательной.
Так что Шарлотта права, он ненормальный. Но именно из-за нее он здесь.
Расставаться с ней, оставлять ее одну надолго не хотелось, но переход порталом между городами отозвался бы ему магическим истощением на несколько дней. Отец был очень силен, но портал, который он однажды открыл между Вэлеей и Маэлонией, стоил ему двух суток могущества. Эрик не видел его в те дни: Симон Эльгер никому не показывал своей слабости. Не видел, но знал, что к нему не входила даже прислуга, единственный, кого допускали в покои отца — целитель, которому тот безоговорочно доверял.
Поэтому пришлось потерять пару дней в дороге, вдали от Шарлотты. И еще столько же придется потерять на обратном пути.
Эрик шагнул на мостовую, сунув руки в карманы. Прохладный ветер швырнул волосы на лицо, но он даже не стал их убирать. Не стал запахивать пальто: зимы в Вэлее гораздо более мягкие и теплые, чем энгерийские. Даже в Ольвиже, что уж говорить о Ларне, где находится поместье брата.
И этот дом тоже принадлежит ему.
Наверняка нашпигованный магическими ловушками, как кекс изюмом. Даже не прибегая к магии, Эрик мог почувствовать часть из них, а пройти их все, даже самые сложные, можно было просто пустив по венам золотую мглу. Силу хэандаме, антимагию, которая погасит любой магический удар. Нет, брешью в защите жилища Начальника Комитета (или попросту вэлейской разведки), это не было. Просто в мире осталось всего четыре человека, наделенных антимагией.
Трое из них жили в этом доме.
В доме, который он ни разу не видел до сегодняшнего дня, намеренно обходя его стороной.
Эрик приблизился к тяжелым кованым воротам и положил ладони на прутья. Металл впился в кожу холодом (перчатки он сунул в карман еще в экипаже, да так и не надел их снова). Изумрудные искры под пальцами вспыхивали и гасли, обтекая заостряющиеся наверху темные колья. Странное это было чувство: стоять в нескольких футах от крыльца, невысокого, уходящего вглубь дома, подсвеченного фонарем. Стоять и знать, что где-то там ходит женщина, которая долгие годы была его наваждением. Сумасшедшим, выжигающим кровь и разум, заставляющим забывать обо всем.