Цепи его души
Шрифт:
А в следующий миг моего запястья коснулась кисть.
Он что, собирается на мне рисовать?!
Собирается. Шоколадом.
Безумную мысль из меня выбило в ту же минуту, как кисть скользнула по руке, открывая известный только Эрику узор первым штрихом.
— Это специальная краска, — отвечая на незаданный мной вопрос, произнес он. —Помогает пробуждать все чувства… даже те, которые ты постоянно подавляешь и о которых забываешь.
Так же, как та пенка для ванн?
— В ней нет возбуждающих компонентов, — я вздрогнула: Эрик словно мысли мои читал. — Это было бы
О да, вне всяких сомнений!
Легкая ласка, оставляющая на коже след, который я не могла видеть, отозвалась внутри томительной, тянущей сладостью. Закусив губу, я почти не дышала, пока язычок кисти осторожно скользил по мне, подбираясь к напряженному плечу. Отрываясь только затем, чтобы снова лизнуть кожу небрежным штрихом. Время замедлилось, а может быть, напротив — устремилось вперед бурной рекой под вскрывшимся льдом. Я понятия не имела, сколько минут прошло, пока Эрик добрался до ключиц и потянул линию ниже.
К полушарию груди.
— Мы привыкаем воспринимать все с помощью зрения, но запахи…
Аромат действительно был умопомрачительный. Настолько, что у меня кружилась голова.
— Прикосновения…
Короткий поцелуй кончика кисти в чувствительную кожу, на границе соска, отозвался вспышкой в самом низу живота.
— И звуки, — хрипло произнес он, заставив меня содрогнуться от его откровенных интонаций, — не менее важны.
Замерев, я впитывала остающийся на коже узор, каждый его дюйм, плотно сжимая губы и борясь с желанием свести бедра. Жалела о том, что не могу этого сделать, потому что мягкая пульсация и невозможность себя коснуться сводили с ума. Впрочем, я вряд ли осмелилась бы — коснуться себя на глазах у него и тем более ласкать себя там. Или осмелилась бы?
Сейчас…
Если бы он позволил?
За мгновение до того, как кисть коснулась бы соска, Эрик увел ее в сторону, и с губ сорвался разочарованный вздох.
— Помнишь, что я тебе говорил об откровенности, Шарлотта? — горячее дыхание коснулось чувствительной вершинки: дыхание, но не губы. — Просто позволь себе чувствовать.
И я позволяла. Вздрагивала, когда кисть скользила по сгибу локтя на второй руке и не сдерживала стонов, когда рисунок стекал с груди на живот. Проявляющийся на моем теле узор одуряюще пах шоколадом и горел огнем. Невидимые путы запрета обжигали ничуть не слабее веревок. Когда язычок кисти скользнул по соску, с трудом удержалась, чтобы не впиться ногтями в ладони. Отрезвила только крохотная сфера магической вспышки, заволновавшаяся под пальцами, и я тут же расслабила руки.
Стараясь дышать ровно и не дергаться, пока скольжение вокруг чувствительной вершинки обжигало тонкую кожу. Дыхание срывалось с приоткрытых губ стонами, я чувствовала близость Эрика и тянулась за ней. За ней, или за этими изнурительно-сладкими ласками, заставляющими желать большего и водящими меня по грани. В ту минуту, когда пульсация между разведенных бедер стала почти невыносимой, кисть скользнула по кончику соска, и ласка оборвалась.
Оставив меня хватать ртом воздух, задыхаясь от ощущений-воспоминаний.
— Ты такая чувственная девочка, Шарлотта, — негромко произнес Эрик.
Заполняя
Осмелилась бы.
Не просто осмелилась бы, коснулась бы пальцами влажных складок, раскрывая их, поглаживая чувствительный бугорок. Содрогаясь все сильнее и сильнее, плотнее вжимала бы руку, чтобы продлить долгожданное, такое близкое и одновременно такое далекое наслаждение.
Но Эрик молчал, и коснуться себя я не могла.
Не могла даже его попросить, несколько раз будучи близкой к тому, чтобы сдавить проклятую сферу и все закончить, но…
Что-то все-таки меня останавливало.
Не то желание пойти до конца, не то эти дикие ласки. В миг, когда кисть заскользила по внутренней стороне бедер, я окончательно утратила ощущение реальности. Чем ближе узор подбирался к набухшим и влажным складкам, тем сильнее нарастал внутренний жар. Сладкий, исступленно-желанный, собирающийся внутри почти болезненным напряжением. Мир в абсолютной темноте рассыпался золотыми искрами, из-за этого казалось, что я парю в усыпанном звездами небе.
И даже почти не удивилась, когда кисть в последний раз дотронулась горящей кожи на границе с самым чувствительным местечком, чтобы снова перейти наверх.
Второй сосок он расписывал значительно дольше, а может быть, мне просто так показалось. Потому что мучительные, легкие касания, подводящие к пику наслаждения и расчетливо выдергивающие из него, стали мне жизненно необходимы. Сейчас я уже ни за что не отказалась бы от этого, от идущей по телу от кончиков пальцев ног до вскинутых, натянутых струнами над головой рук дрожи.
Это держало крепче любых веревок, и когда Эрик чуть отстранился, а запах шоколада стал более далеким, я по-прежнему была неподвижна.
Сердце билось ровными, сильными толчками.
Ударялось о ребра, чтобы отозваться эхом в каждой клеточке дрожащего от напряжения и сгустившегося желания тела.
Позволять себе чувствовать?
Я сама была чувством, вся я, каждое мгновение, и если бы Эрик сейчас коснулся меня где угодно, закричала и забилась от освобождающей тело сладкой разрядки. Но он не касался, только легкий шорох поблизости говорил о том, что он все еще здесь. Что он делал в этот момент, я не знала: до той минуты, пока кисть не скользнула по моим губам.
— Сейчас я сниму платок, — негромко произнес он. — Закрой глаза, Шарлотта.
Подчинилась, подхватывая новый сильный удар сердца на выдохе.
— Можешь говорить.
— Зачем… — голос не слушался, поэтому вышел сдавленный, низкий шепот. Такой низкий и гортанный, что рядом раздался судорожный вздох Эрика. Дождавшись, пока я смогу произнести что-то осмысленно, все-таки приоткрыла глаза и спросила: — Зачем?
— Говорить? — его жадный сумасшедший взгляд ударил в напряженное, растянутое по покрывалу тело острее любого прикосновения.