Цепи его души

Эльденберт Марина

— Хорошо.

Кивнула и направилась к двери, когда Эрик отступил в сторону. По дороге вспомнила, что все еще держусь за альбом, и положила его на комод. Туда, где весь день пролежало соглашение.

Из комнаты вышла первой: из тепла спальни в полумрак коридора. Артефакты тут же его разогрели, но мне все равно отчаянно хотелось обхватить себя руками.

Вместо этого я расправила плечи и шагнула вперед.

В сторону лестницы.

Эрик

То, что идея отпустить Шарлотту оказалась так себе, он понял,

едва вышел из комнаты. Камилла считала, что свобода поможет ей осознать, хочет ли она остаться рядом с ним, но он не был уверен, что Шарлотта этого хочет. Не был уверен с той самой ночи, когда она искала снотворное в его ванной, а наткнулась на то, что видеть была не должна. Об этом он тоже думал, непрестанно, каждую минуту. Жизнь рядом с таким как он, не для такой девушки как она.

Паршивое оправдание, чтобы прикрыть собственный страх.

Ему казалось, что это чувство для него уже давно забыто, но страх, что она захочет расторгнуть договор, не оставлял ни на минуту. Въедался под кожу, расплавляя ее как когда-то выжигающее магию заклинание. Или демонова кровь Анри, заставившая его повторно пройти через этот ад. Отец хотел исправить свою ошибку, выдрать из него то, что стало его второй сутью, но взамен наградил еще большей силой.

Противоестественной, чуждой этому миру.

Так же, как он сам.

Он чувствовал это каждую минуту — до того самого мгновения, пока в его жизнь не вошла она. Молоденькая девочка, удивительно светлая, раскрасившая его жизнь, как яркую часть «Девушки в цепях». Когда Эрик увидел обрывки картины, первым порывом было выдернуть Ваттингу руки и придушить его, но она сказала: «Не надо. Не ходи к нему».

И осознание обрушилось на него со всей ужасающей ясностью: он не пойдет, потому что она попросила. А она убежит от него, если узнает, о чем он сейчас подумал.

Такой девушке, как она, не место рядом с таким, как он.

Чем больше Эрик об этом думал, тем отчетливее понимал, что не хочет ее отпускать.

Шарлотта делала его светлее, он отравлял ее своей тьмой.

День за днем.

Это сводило с ума, поэтому он уехал в дом, который сейчас стоял закрытым. Шум центра (голоса, шаги, топот копыт, ржание и скрежет колес по мостовой) резко оборвался, стоило ему закрыть за собой дверь. Здесь, в этом доме, всегда было тихо. Настолько тихо, что ему хотелось крушить все вокруг, лишь бы избавиться от чувства давящей тишины. От образов, сгущающихся над ним, стоило бросить взгляд на лестницу или в сторону коридора.

По этому коридору Эрик и направился в кабинет, который чаще всего обходил десятой стороной.

Потому что самые яркие воспоминания остались за его дверью.

Блеск широко распахнутых глаз и длинные волосы, струящиеся между пальцами. Резко натянутая прядь, сверкнувшее лезвие.

И обрыв.

Узнай Шарлотта о том, что он творил раньше, тоже обходила бы его десятой стороной.

Как в свое время Тереза.

Мысль об этом оказалась такой пронзительно-острой, что Эрик остановился перед дверью. Пальцы царапнули по шелку стен, яростно заворочалась внутри тьма.

Он глубоко вздохнул и так же глубоко выдохнул.

Несмотря на то, что в доме был сделан ремонт, он по-прежнему хранил много тайн. Несмотря на это, Эрик постоянно сюда возвращался.

Потому что за дверями

кабинета, в подвале, был его личный водопад.

То, что приводило в чувство гораздо лучше ледяной воды, срывающейся с высоты камня.

Возможно, именно поэтому он позволил себе считать, что проведя большую часть дня здесь, готов к любому ее ответу. Вот только стоило войти в комнату, как все сомнения разом вернулись. Шарлотта сидела в кресле у окна: склонившись над альбомом, настолько увлеченная своим делом, что даже не услышала шагов. Не заметила его, зато он, глядя на свою девочку, отчетливо осознал, что не готов ее потерять.

Дом, в котором не будет ее, ему не нужен.

Не нужна жизнь, в которой не будет ее.

Она не поднимала головы, волосы прикрывали опущенный подбородок, расплавленной медью текли по плечам. Хрупким, напряженно сведенным из-за долгой работы над эскизом. Карандаш порхал по листу, создавая набросок, но его Эрик видеть не мог. Очень хотел, но не мог заставить себя подойти к ней, наклонившись, провести пальцами по тонкой скуле.

Поэтому просто стоял и смотрел, смотрел, как у него на глазах возрождается Шарлотта-художница.

Сколько раз за последнее время она бралась за кисть или карандаш?

Не считая работы, ни разу. Она и про мольберт спросила только сегодня.

В эту минуту Эрик подумал о том, что возможно, Камилла была права. Шарлотте нужна свобода, чтобы быть счастливой.

Свобода от него.

Именно поэтому он не разодрал клятое соглашение в клочья у нее на глазах, а только пригласил пройти в кабинет.

Одной из ступеней повышения сознательности (во время обучения в Иньфае) было испытание. Методику его Джинхэй позаимствовал из древних практик Рихаттии: хождение босиком по углям. Первое время ему частенько приходилось лечить ожоги, но эти ощущения не шли ни в какое сравнение с тем, что он испытывал сейчас. Не имея ни единой возможности дотронуться до нее и зная, что она хочет избавиться от него навсегда.

Тем не менее они шли рядом, почти касаясь друг друга пальцами. Он слышал, как бьется его сердце, а может быть, это билось ее, отзываясь в нем. Чем ближе к кабинету, тем сильнее становилась охватывающая его внутренняя дрожь. Дрожь, которую невозможно заметить, только почувствовать. Желание шагнуть к ней, перехватить за плечи, вжимая в стену и выдохнуть, глядя ей в глаза:

— Я никогда больше не причиню тебе боль, — жгло изнутри, как те самые угли.

Выдохнуть всем сердцем, а потом притянуть к себе, обнимая, согревая, защищая от всего мира, от себя, от того, что осталось в прошлом, ото всего, что могло быть в будущем.

Вместо этого он открыл дверь, пропуская ее вперед.

Кабинет встречал предсказуемой мрачностью. Часть пространства «съедалась», словно его затянуло под фиолетовые портьеры или в высветленные серебром черные вставки на безукоризненных квадратах стен. Единственное, что относительно оживляло это место — камин из белого мрамора, который, впрочем, все равно терялся в царстве темной мебели.

Для Шарлотты Эрик отодвинул кресло, сам обошел стол и сел напротив, открыл верхний ящик.

Футляр с иглой и смятые бумаги легли на полированную поверхность. Один взмах руки — и бумага разгладилась, подчиняясь магии, на стальном жале вспыхнул изумрудный огонек.