Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга первая)
Шрифт:
Он протянул мне большой, сложенный вчетверо чистый носовой платок. Я положил платок на рану. Увидел, что белая ткань внезапно стала черной, как уголь… А в следующий момент обнаружил себя в объятиях доктора. Он совал мне под нос ватный тампон, пропитанный эфирным спиртом. Он в самом деле прижимал меня к груди, как ребенка.
— Я что, потерял сознание? — спросил я.
— Вы упали. У вас слабые нервы. Вы слишком много думаете. Возможно, еще и ведете нездоровый образ жизни, противоречащий вашим врожденным задаткам.
— Возможно, — согласился я.
— Заметьте себе: так или иначе, но все мы — каждый в свой
Внезапно я преисполнился безграничного доверия к зеленоглазому великану. Я выдал себя. Я сказал:
— Мне хотелось бы еще раз взглянуть на кожу, прикрывающую его металлическую грудь. И на лицо, эту тень прошлого.
— Время остается одним и тем же, — сказал он. — Остается местам, где пребывает прошлое. То, что вы ищете в этом умершем, уже находится там. Я его заморожу. И буду хранить, и вы сможете на него смотреть, пока не почувствуете отвращение. Плоть — плохой материал для изготовления статуй{190}.
Мне теперь почудилось, будто он объемлет меня своею любовью. Правда, я не знал, каков характер этой любви. Но разве не непозволительная дерзость — задаваться вопросом о характере любви, которая настолько чувствительна, что может рассыпаться прахом из-за одного фальшивого слова? — Словами он пробился в меня глубоко. Как тот образ: живая женщина, пригвожденная к бушприту деревянного корабля, затягиваемая в зеленую бездну океана. Как Эллена, которую я не видел мертвой. Этого-то я вижу мертвым… Судовладелец, гоняющий по всем морям немые корабли, груженные гробами с мумиями… Я, грохнувшийся в обморок перед хирургическим столом с распростертой на нем галеонной фигурой… Моя любовь, так и не пробудившаяся полностью, никнет над окровавленной костью…
— Я хочу, чтобы его похоронили, — сказал я, совершив крайнее усилие над собой.
— Вы слышали, что я говорил? — спросил меня доктор.
— Слышал, и даже понял. — Судорога сжала мне горло. —
В то же мгновение слезы, словно струи источника, хлынули у меня из глаз. Мое зрение растворилось в этой влаге. Я наклонился над мертвым и поцеловал его губы, лоб, грудь. Я обнял его за плечи. Что никогда мне не принадлежало — в одну секунду я рванул это к себе. Это был мой труп: над этим остановившимся сердцем я оплакал всё, что когда-либо потерял.
Я очень быстро успокоился. И сказал:
— Даже если бы он значил для меня много больше, моя боль оставалась бы такой же. Ребенком я однажды целый день плакал над мертвой кошкой. Тогда у меня не было опыта. Теперь я знаю: и любящих, и друзей ждет неизбежная разлука.
— Это так, — мягко подтвердил он.
— Поэтому я хочу похоронить его. И прошу у вас совета. Ведь я здесь чужой.
— У вас есть деньги? Вы оплатите расходы на похороны?
— Да, — сказал я твердо.
— А мои усилия в связи с этим делом вы сможете оплатить?
Я неуверенно взглянул на него, не понимая, что он имеет в виду: но задать вопрос не решился. С некоторой заминкой ответил:
— Надеюсь.
— То есть, — сказал он, — вы полагаете, что сегодня мы лишь обменяемся обещаниями. Пройдет три дня, и вас поминай как звали. Воспоминания — скудная пища, и с годами она становится все более пресной. У меня имеется практика, и мое время стоит денег. Я снискал авторитет благодаря своим знаниям и довольно высокому положению. И я хочу жить не хуже других, не приносящих никому пользы.
Он смотрел на меня пронизывающим взглядом. До меня мало-помалу дошло. Любовь уже рассыпалась прахом.
— Назовите сами свой гонорар, — сказал я твердо; но потом, засомневавшись, добавил: — Правда… — Остальные слова погасли, притушенные подозрениями.
— Ну? — подбодрил он меня. — Или это всё? И я напрасно забыл, что вы — первостатейный лжец?
— Вы можете прямо сейчас получить содержимое моего кошелька, — пробормотал я. — Чтобы у вас была хоть какая-то уверенность… Но я сегодня сильно потратился.
— Мы пойдем друг другу навстречу, — нашелся он.
— Я вижу ваше лицо лишь наполовину, как закутанные лица здешних монахинь. Ваша кустистая борода не внушает особого доверия, — сказал я, совсем отчаявшись.
— Ваше право думать о моей маске что вам угодно. Мне она кажется необходимой. Если мы не можем договориться, я бы предпочел оборвать этот разговор.
В последних его словах прозвучала угроза. Он повернулся ко мне спиной и собрался уходить. Я подскочил к нему сзади, ухватил за полу белого развевающегося халата.
— Прошу вас! — взмолился я. — Это недоразумение.
— Недоразумение? В каком смысле? — фыркнул он.
Я увидел: он превратился в олицетворение неумолимости.
— Не знаю, что я такого сделал, — пробормотал я.
— Вы невежа! — отрезал он.
— Я слышу ваш упрек, но пока не понимаю своей ошибки, — сказал я со слезами в голосе.
— Сравнить меня с монахиней! — бушевал доктор. — После того как я оказал вам доверие!
— Это у меня вырвалось случайно, — попытался я его успокоить. — Я вдруг почувствовал себя таким бесправным…