Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга первая)
Шрифт:
Связано ли с этим какое-то указание на характер текущего года? Или зрелище скорее относилось ко мне, так внимательно за ним наблюдавшему? — На протяжении тысячелетий человечество культивировало науку о предзнаменованиях. Вавилоняне собрали непостижимо большой архив такой казуистики{200}. Принцип формулировки вопросов, касающихся судьбы, всегда оставался одним и тем же; если в жертвенном животном обнаружат черную печень или в огне — тьму, если произойдет затмение Солнца или звезда вступит во двор Луны, если сокол влетит в дом человека, если кобыла родит жеребенка без конечностей или даже жеребенка-гермафродита… что тогда случится с царем, со страной, с городом, с домом, с мужчиной, с женщиной, с ребенком, со стадом, с полем, с урожаем? Миллионы и миллионы примечательных явлений наблюдались, сравнивались, описывались, регистрировались… все эти ошибки или доказательства злых намерений Творца снова проверялись, находили подтверждения или отбрасывались, по-новому компоновались… над этим работали тысячи жрецов, которые ночь за ночью вели наблюдения за небом в обсерваториях на крышах зиккуратов, — пока наконец не стала видна правда взаимосвязей, для обнаружения которой потребовалась тысяча лет. Если печеночный проток удвоен и между двумя его частями как бы начертан некий знак, господин мой пойдет дорогой страха. Если проток удвоен и между двумя его частями имеется углубление, правитель в своем дворце откроет для себя склеп. Если Луна покажется в первый день месяца, в стране воцарятся покой и мир.
Такие фразы, высказывания — подобранные одно к другому в необозримых количествах, распространяющиеся на все сферы бытия — представляют собой попытки исследовать судьбу, ее механику, феномены взлетов и падений, бедности и богатства. И действительно, этот метод позволил изучить не только законы орбит, но и характерные качества планет и созвездий, их влияние на человеческую жизнь. В таком влиянии не сомневались ни Кеплер, ни Тихо Браге. Обоим хватало мужества, чтобы составлять гороскопы. Если же говорить о композиторах, то Дитрих Букстехуде в семи сонатах «о сущности природы и планет» запечатлел свойства семи небесных светил{203}.)
Сильный пряный дух поднимался от полей. Солнце стояло низко. Испарения земли
Собственно, новый разговор был бы совершенно излишним. Ведь решения уже приняты. Я, как мне казалось, припоминал… не знаю, каким образом и почему я вспомнил об этом именно теперь… что не так давно… вероятно, только сегодня (но определенно не раньше, чем началась последняя ночь)… я, наяву или во сне, видел ЕГО лицом к лицу. Мы разговаривали; точнее, ОН говорил со мной. Его слова были такими весомыми, что я не сумел удержать их в памяти. Я помнил о них лишь то, что они были и удивительным образом воздействовали на меня своим звучанием или выразительностью, а не содержанием понятий; что они все еще пребывают со мной как нечто абсолютное, хотя — из-за моей непонятливости или из-за невозможности артикулировать их вторично — и очень расплывчатое. Значит, я действительно как-то воспринимал ЕГО. Но мне это показалось неважным. Во всяком случае это, наверное, показалось неважным моей памяти, потому что она — по прошествии столь короткого времени — ЕГО забыла. Она пока еще помнит только Его тень, только шуршание Его тени; а это — почти-Ничто, непосредственно соприкасающееся с вообще-Ничто. Тьма тогда сконцентрировалась в пространстве, разбухла и заполнила его, как плотный дым. Вдали — мерцающие глаза нескольких висячих ламп. Я лежал на плитках пола, над могилами, над тем коричневым потоком тления, что скрывает в себе земля. Я говорил вниз. Ответы я не понимал и не запоминал. (Это было бы излишне, было бы повторением; это не могло бы выстоять.) Только раз я спросил себя, не зеленые ли у НЕГО глаза. Но я тотчас осознал смехотворность такого вопроса, его неуместность. В конце, уже собравшись уходить, я поднял сжатые кулаки и сказал: «Господь, случилась несправедливое. В Вашем мире непрестанно случается несправедливое. В Вашем мире мало радости и много боли». Это была простая констатация факта — без страсти и без внутренней убежденности. Страстными были только воздетые руки. Я направился к двери. Ручка располагалась высоко, чуть не на уровне моей головы. Она была обычной формы, из латуни. Я широко распахнул дверь. Уличная дымка смешалась с холодным дымом благовоний. Как человек, решивший до конца своих дней отказаться от молитвы, спустился я по ступеням на мостовую. Бормоча: «Я встретился с НИМ; но не стал Его слугой. Я не настолько слеп». Голова была пуста. Снаружи никто не ждал меня. Ветер больше не шуршал. Мои пальцы вкогтились в маленький пакет, скрывавший в себе реликвию.
Встреча с Тутайном прошла хуже, чем я себе представлял. Мое намерение состояло в том, чтобы умолчать о случившемся. Но он уже знал о моем несчастье. Он давно дожидался меня. Как только я шагнул в комнату, он взял у меня пакет и сказал:
— Бедный юноша!
Сбитый с толку его словами и озабоченным лицом, я не сумел ничего ответить. Только присел на край постели и с шумом выдохнул воздух.
— Что за пакет ты принес в такой день? — спросил он.
Мне не хотелось отвечать. Я бы предпочел, чтобы он пока не знал о реликвии. Но он, поскольку я промолчал, начал ее распаковывать.
— Окровавленная человеческая кость, — сказал он, рассмотрев отвратительный предмет. И тихо, как бы обращаясь к себе, добавил: — Двенадцать часов назад она была еще теплой и находилась на своем месте. — И он снова задал вопрос: — Это все, что осталось от него?
— Замолчи наконец! — невежливо брякнул я.
— Я готов быть молчаливым, как книга, которую не открыли, — сказал он примирительно, — но тебе от этого легче не станет.
Он снова уставился на кость. Это его участие, показавшееся мне бессмысленным, меня разозлило. Я сказал с сильным ударением, как если бы обращался к человеку, который что-то незаконно присвоил:
— Это моя собственность.
Он, похоже, пропустил мои слова мимо ушей. Поэтому я уточнил:
— Во всяком случае, до конца моих дней.
— Поскольку сам ты не молчишь, я, наверное, тоже могу… — сказал он и перевернул кость. — Я, правда, еще не понял, что именно во мне шевельнулось. Но эта часть человека о чем-то напоминает…
— О гниении Эллены, — сказал я бесцеремонно.
— А я бы уже не догадался, — сказал он невозмутимо. — Ты прав.
Он отомстил мне. Намеренно или инстинктивно, кто разберет? Он положил кость на стол, потом тщательно завернул в бумагу, в которой я принес ее.
— Выглядит как обглоданная, — сказал он.
— Я даже ни разу ее не поцеловал, — сказал я.
— А куда ты девал умершего? — В его голосе теперь звучала тревога. Сквозь которую пробивалась неуместная злость. — Ведь его, под твоим присмотром, повезли в город…
— Ты знаешь о моем несчастье больше, чем мне хотелось бы, — ответил я и тем еще сильнее его разозлил. — У меня нет оснований избавляться от трупа.
— От трупов всегда избавляются, — сказал он с неколебимой уверенностью. — А вот применяемые для этого средства зависят от внешних обстоятельства и отношения к вере.
— Не понимаю, как ты мог узнать об этом несчастье, — попытался я загладить уже сказанное.
Он сделал вид, что не слышит, и продолжал:
— Благочестивая женщина — воспитанная в достойной вере и не задумывающаяся над тем, что ошибка может закрасться и в нормы нравственности, и в распоряжения государства, и в предписания Церкви, — столкнет своего супруга в царство гниения или даст ему туда соскользнуть, предварительно снабдив его всяческими украшениями и полезными заклинаниями, в присутствии других людей, не забыв сослаться на неотвратимые законы Универсума и на мистические гарантии славного посмертного бытия на сверкающих дорогах качающихся звездных орбит; то есть она поступит иначе, чем убийца, который вынужден предать свою жертву гниению — даже если речь идет о юном, любимом им существе — вдали от посторонних глаз, в темноте, тайно, как бы борясь с демоном, составляя с жертвой жуткое двуединство, в котором каждая из сторон представляет угрозу для другой: потому что убийце есть что скрывать… Тебе тоже есть что скрывать.
— Нет, — сказал я.
— А именно: чувство, что ради тебя принесли в жертву некоего бога или часть бога — его земное воплощение{205}. И что ты приблизился к алтарю, дабы выпить каплю божественной крови и проглотить толику божественной плоти.
— Нет, — сказал я, — все обстоит иначе.
— Это не так стыдно и не так преступно, как тебе кажется после моих слов. Большинство людей готовы к такому. Перед прославленными алтарями великих религий верующим раздают крошечные кусочки божественного жертвенного животного. Может, люди тут же забывают об этом. Но на протяжении секунды — по крайней мере — они знают, что вкушают именно плоть.