Частные случаи ненависти и любви
Шрифт:
«Ролисты» от слов молодого человека тоже были не в восторге: неодобрительно перешептывались и кривили рты. С Николаем Ивановичем здесь не спорили. Даже Лизе это было ясно. Но Юрия ничего не останавливало.
– Латыши, заметьте, дважды на грабли не наступают! Пятнадцать лет назад, когда были протесты русских школьников, они поняли, что надо обрабатывать молодежь. «Граждан мира» надо воспитывать, а язык пока не трогать. Оставили билингвальную систему обучения. А пока суть да дело, большинство нелояльных «советских» учителей на пенсию ушло. Теперь даже учить некому! И национальное самосознание у русских детей не приветствуется.
– Хорош руками размахивать и умные слова говорить, – уязвлено буркнул Николай Иванович. – Если есть какие-то идеи – предлагай. Что все плохо – и без тебя известно!
Юрий немного снизил накал: продолжил так же энергично, но уже тише.
– Я уверен, что надо менять характер наших акций. Мы должны стать радикальнее. Не с плакатами самодельными стоять, а, например, наручниками приковаться к двери Минобразования или объявить голодовку в прямом эфире. Флешмобы, акции гражданского неповиновения. Если понадобится – будем на улицах машины переворачивать, как негры в Париже. Тем более что среди нас «негров» тоже предостаточно… Неграждан, я имею в виду.
– Провокатор! – одна из женщин не выдержала. – Иваныч, да не иначе его полиция безопасности подослала! Нас же теперь запретят или вообще арестуют!
Председатель шмякнул ладонью об стол.
– Хватит чушь пороть! – Он насупился и посмотрел на Юру со всей строгостью. – С кем ты, друг дорогой, собрался наручниками приковываться и машины переворачивать? С пенсионерами нашими? Или, может, с твоими балбесами с исторического факультета? И сколько человек соберешь? А на прошлогоднее майское шествие в Риге десять тысяч человек, между прочим, пришло. Десять тысяч! Вот тебя там не было… Молод ты еще. Молод и глуп. Не обижайся. Лет через десять, когда подрастешь, – послушаем, что скажешь, а пока…
Юрий мгновенно набух нервным румянцем, резко встал (Лиза отметила, что он высок и худ), буркнул что-то вроде «извините, я лучше пойду», стремительно пронесся мимо прижавшейся спиной к стене Лизы и со злостью рванул на себя монументальную дверь, даже не подумав ее за собой придержать. Дверь оглушительно хлопнула.
– Кто-нибудь еще хочет высказаться? – недобро улыбнулся Николай Иванович. Желающих не оказалось. – Тогда объявляю заседание закрытым.
Большинство заседавших обрадованно повскакивали со своих мест и потянулись к выходу, ловко огибая Лизу. Те, что остались, неспешно рассредоточились в пространстве, объединяясь в пары для кулуарных бесед или, напротив, уединяясь для чтения свежей партийной прессы.
Николай Иванович окинул взглядом комнату и наконец заметил Елизавету.
– Здравствуйте. Вы кого-то ищите?
– Добрый день! Меня зовут Елизавета Сперанская. Мне рекомендовали к вам… Женщина из музея… Она сказала, что мне нужно в РОЛ и еще в этот… ДОБАК…
«Господи, как же это все по-идиотски звучит!» – Лиза чувствовала себя крайне неловко и теребила ремешок сумочки, как двоечник ручку портфеля.
– А я – Николай Иванович Дроботенко, председатель даугавпилсского отделения «Русской общины Латвии» и по совместительству глава территориального отделения партии «Русский союз Латвии». Чем могу?
С тем
– Мелдерис? Кажется, когда-то слышал эту фамилию… Как раз в контексте немецкой оккупации, да. Но… никак не могу вспомнить. Ветеранов бы наших расспросить, только их практически уже… М-да… В прошлом году умер их председатель Иван Николаевич Терехов. Девяносто пять лет… До самой смерти сохранял ясный ум и память. Вот кто про войну мог рассказать… – Николай Иванович снова взял задумчивую паузу. – Говорите, историческое исследование?.. Знаете, давайте поступим так: приходите завтра. Я подумаю, с кем можно поговорить про этого вашего Мелдериса… А сейчас, извините, дела… Вот, возьмите на всякий случай. Моя визитка.
Дроботенко царственным жестом протянул ей карточку, явно побывавшую уже в чьих-то руках, и неопределенно кивнул, что, очевидно, означало конец аудиенции. Лиза изобразила ужасное разочарование, попрощалась с председателем и с огромным облегчением покинула это Зазеркалье.
«И что теперь? Куда дальше? В университете вряд ли помогут. Здесь, похоже, все такие – из сериала про альтернативную реальность. Только время зря потеряла. В конце концов, если Мелдерис и бывал здесь в каком-нибудь сорок первом, то наверняка сразу сбежал. Захолустье всегда захолустье. Чем мог удержать Даугавпилс такого крутого парня?»
Она была раздражена и голодна. Еще по дороге сюда недалеко от подворотни РОЛа Елизавета заметила вывеску кафе и теперь направилась к нему.
Суши, фреш и капучино смогли немного примирить Лизу с действительностью.
Она подцепила ложечкой плотное облако молочной пены, рассеяно посматривая вокруг. За соседним столиком сидел тот Юра из РОЛа. Даже странно, что она только сейчас его заметила. Впрочем, теперь молодой человек выглядел довольно невыразительно: сутулился, вид имел кислый, радикализма не проявлял, только шевелил губами и пялился в чашку, словно искал пророчество в кофейной гуще. Лиза могла совершенно безнаказанно его разглядывать. «Все-таки он ничего. Даже красивый. Скулы высокие, подбородок с ямочкой… Жалко, что такой придурок…»
Тем временем к его столику подошла официального вида дама – бежевый брючный костюм, волосы (оттенок номер шесть, «горький шоколад») убраны в пучок. Дама сдержано поздоровалась и присела напротив.
– Спасибо, что нашли время встретиться, госпожа Янсоне. – Юрий пристроил диктофон поближе к собеседнице. – Не возражаете?
Теперь он выпрямился, расправил плечи и больше не походил на тинейджера в депрессии.
– Давайте подтвердим договоренности. Госпожа Янсоне, мы хотели бы услышать ваше мнение о легионерах. Вы согласны?
– Безусловно! – Дама тряхнула головой и немного выпятила нижнюю челюсть. – Надо говорить о несправедливости. Исторической несправедливости по отношению к этим людям. Легионеров можно назвать болью латышского народа. Они – жертвы войны. Их, особенно в советский период, любили выставить изуверами и убийцами. Утверждали, что легион запятнал себя кровью невинных людей: евреев, русских, латышей, цыган. А правда в том, что люди, участвовавшие в карательных акциях, к этому воинскому формированию имеют весьма условное отношение.