Человеческое, слишком человеческое. Книга для свободных умов
Шрифт:
Справедливое отношение к Богу в становлении. — Когда вся история культуры предстаёт перед нашими глазами как хаос подлых и благородных, истинных и ложных представлений, и при виде этого волнующегося моря мы близки к ощущению морской болезни, становится ясно, насколько утешительным может быть представление о Боге в становлении: таковой всё больше открывается в перемене декораций и судеб человечества, и всё это не слепая механика, бессмысленное, бесцельное и беспорядочное взаимодействие сил. Обожествление становления — метафизическая перспектива, подобная виду с маяка вниз, на море истории, — которой утешалось поколение слишком ревностно историзирующих учёных; и не стоит на это досадовать, каким бы ошибочным ни было названное представление. Лишь тот, кто подобно Шопенгауэру отрицает развитие, не почувствует, насколько убого это морское волнение истории, а поскольку он ничего не ведает о Боге в становлении и не ощущает никакой потребности в его признании, по праву может разразиться язвительными
Плоды не по сезону. — Любое лучшее будущее, которого желают для человечества, в некотором отношении по необходимости есть заодно и худшее будущее: ведь думать, будто новая, более высокая ступень в развитии человечества объединит в себе все преимущества прежних ступеней и, к примеру, должна породить в том числе высшую форму искусства, — это болезненное мечтательство. Наоборот, у всякого времени года есть свои преимущества и прелести, которые исключают преимущества и прелести других сезонов. То, что выросло из религии и рядом с нею, не сможет вырасти снова, если она разрушена; самое большее — её сбитые с толку, запоздалые потомки могут соблазнять к заблуждению на этот счёт, так же как и время от времени прорывающиеся воспоминания о древнем искусстве: такое состояние говорит, конечно, об ощущении утраты, нужды, но не служит свидетельством силы, способной породить новое искусство.
Растущая серьёзность мира. — Чем выше культура человека, тем большее число сфер оказывается недоступным для шутки, насмешки. Вольтер выражал небесам горячую благодарность за изобретение брака и церкви — и тем отменно нас повеселил. Но он и его эпоха, а до них семнадцатое столетие, высмеяли все эти темы до предела; всё, о чём в этой области ещё пытаются острить, запоздало, но главное — слишком уж банально, чтобы соблазнить возможных покупателей. Нынче интересуются причинами; настал век всего серьёзного. Теперь уже никому неохота шутить над различиями между действительностью и притязательной видимостью, между тем, что человек есть, и тем, чем он хочет казаться; ощущение этих контрастов совершенно изменяется, как только возникает интерес к причинам. Чем глубже человек понимает жизнь, тем меньше он будет шутить, разве что ещё пошутит, может быть, самое большее над «глубиной своего понимания».
Гений культуры. — Если попробовать представить себе гения культуры, то каким он будет? Он настолько уверенно, как свои орудия, использует ложь, насилие, самое беззастенчивое корыстолюбие, что заслуживает только имени злобного демонического существа; но цели его, которые угадываются там и сям, велики и добры. Это некий кентавр, полуживотное, получеловек — а вдобавок у него на голове ангельские крылья.
Чудотворное воспитание. — Интерес к воспитанию резко возрастает лишь с того момента, когда человек отказывается от веры в Бога и в его попечение, так же как медицина расцвела лишь тогда, когда исчезла вера в чудотворные исцеления. Но всё ещё до сих пор верят в чудотворное воспитание: ведь люди видели, как наиболее плодотворные и могущественные представители человеческого рода появлялись на фоне величайшей путаницы, неразберихи целей, неблагоприятных условий, — так разве это могло быть естественным процессом? — Теперь, скоро и в таких случаях, они будут присматриваться внимательнее, проверять тщательнее: но никаких чудес при этом не обнаружат. Великое множество людей в тех же самых обстоятельствах беспрестанно гибло, зато отдельные спасшиеся индивиды обыкновенно становились от этого сильнее, поскольку переносили эти плохие условия благодаря несокрушимой врождённой силе, только закалив и приумножив свою силу: вот и всё объяснение чуда. Воспитание, которое больше не верит в чудеса, должно учитывать три вещи: во-первых, сколько энергии унаследовал воспитанник? во-вторых, каким образом можно разжечь в нём дополнительную энергию? в-третьих, как приспособить индивида к неимоверно разнообразным требованиям культуры, так, чтобы они не сбивали его с толку и не разрушали его своеобразия? Короче говоря, как включить индивида в контрапункт личной и общей культуры, чтобы он смог одновременно и вести тему, и быть побочною темой?
Врач в будущем. — Сейчас нет другой профессии, предполагающей такой большой профессиональный рост, как профессия врача: это в особенности сделалось актуальным после того, как духовным врачам, так называемым духовникам, стало уже нельзя практиковать своё заклинательское искусство при общественном одобрении, и люди образованные их уже избегают. Высшая стадия умственного формирования современного врача ещё не достигнута, если он изучил наилучшие, новейшие методы лечения, приобрёл в них опыт и научился делать те мгновенные заключения от следствий к причинам, которыми так славятся диагносты: он должен, сверх того, владеть красноречием, подходящим к каждой личности больного и способным его убедить, мужеством, уже один вид которого изгонял бы малодушие (червоточину всех больных), дипломатической гибкостью в посредничестве между теми, кому для выздоровления нужна радость, и теми, кто должен (и может) давать радость, чтобы помочь в выздоровлении, ловкостью полицейского агента и адвоката, позволяющей выведать душевные тайны, не разглашая их, — одним словом, хорошему современному врачу нужны приёмы и достижения искусств всех других родов профессий: с таким снаряжением он окажется в состоянии сделаться благодетелем всего общества, приумножая добрые
По соседству с безумием. — Сумма ощущений, знаний, переживаний, то есть всё бремя культуры, настолько возросла, что чрезмерное возбуждение нервных и умственных сил сделалось опасным для всех и что, более того, цивилизованные классы в европейских странах сплошь подвержены неврозам, и почти в каждой многочисленной семье найдётся человек, близкий к сумасшествию. Правда, люди сейчас всячески идут навстречу здоровью, но, по существу, необходимостью остаётся уменьшение этого напряжения чувств, этого давящего бремени культуры, уменьшение, которое, если оно будет приобретено даже ценою тяжких потерь, всё-таки даст нам возможность для великой надежды на новый Ренессанс. Надо быть благодарными христианству, философам, поэтам, композиторам за избыток глубоко волнующих чувств: но чтобы они нас не захлестнули, нам следует призвать на помощь дух науки, который в целом даёт более холодную и скептическую установку, а в особенности остужает раскалённый поток веры в окончательные истины; последний же разбушевался преимущественно благодаря христианству.
Отливка колокола культуры. — Культура возникла подобно колоколу, в оболочке из более грубого, низменного вещества: этою оболочкой были неправда, насилие, безграничное расширение всех индивидуальных «я», всех отдельных народов. Не пора ли уже снять её? Застыло ли жидкое ядро, сделались ли хорошие, полезные влечения, привычки благородного строя души настолько надёжными и всеобщими, чтобы исчезла нужда в опоре на метафизику и религиозные заблуждения, в жестокостях и насилиях как сильнейшем связующем звене между человеком и человеком, между народом и народом? — Для ответа на этот вопрос нам уже не в помощь указания кого-нибудь из богов: тут всё должна решать наша собственная проницательность. Управление земной жизнью человека в целом человек должен взять в свои руки, и его «всеведение» должно бдительно охранять дальнейшие судьбы культуры.
Циклопы культуры. — Кто видит те покрытые складками горные котловины, в которых лежат глетчеры, не может себе и представить, что придёт время, когда на этом же самом месте водворятся долины с лугами, лесами и ручьями. Так же и с человеческой историей; в ней пробивают себе дорогу самые необузданные силы, поначалу разрушительно, но всё-таки оказывается, что их деятельность была необходимой, чтобы потом здесь поселилась более мягкая цивилизованность. Ужасающие энергии — то, что называют злом, — это циклопические архитекторы и путепрокладчики гуманности.
Круговорот человечества. — Может быть, всё человечество — лишь фаза развития определённого вида животных с ограниченным сроком существования: человек возник из обезьяны и в обезьяну же обратится, причём не существует никого, кто был бы хоть как-то заинтересован в столь странном конце комедии. Как вместе с упадком римской культуры и его важнейшей причиной, распространением христианства, верх в Римской империи взяло всеобщее обезображивание человека, так же в силу грядущего упадка всей земной культуры может наступить куда большее обезображивание и в конце концов озверение человека вплоть до обезьяноподобия. — Будучи в состоянии учитывать такую перспективу, мы, возможно, как раз и окажемся в силах предотвратить подобный исход в будущем.
Утешительное слово безнадёжного прогресса. — Наше время производит впечатление переходного состояния; старые миросозерцания, старые культуры ещё частично сохранились, новые ещё некрепки, не сделались привычными и потому лишены законченности и последовательности. Дело выглядит так, словно всё превратилось в хаос, старое погибло, новое не годится и всё больше хиреет. Но именно это происходит и с новобранцем, впервые отправившимся в поход; какое-то время он более неуверен и неуклюж, чем обычно, потому что его мускулы приводятся в движение то по старой системе, то по новой, и ни одна из них ещё не может решительно взять верх над другой. Нас пошатывает, но этого не стоит пугаться и, скажем, отказываться от новых достижений. Кроме того, мы не в состоянии вернуться к старому, мы сожгли корабли; нам остаётся только быть посмелее, и будь что будет. — Так давайте же шагать, давайте хоть сдвинемся с места! Возможно, наш образ действий всё-таки когда-нибудь будет выглядеть как прогресс; а если нет, то пусть слова Фридриха Великого окажутся сказаны и нам, причём в утешение: «Ah, mon cher Sulzer, vous ne connaissez pas assez cette race maudite, 'a laquelle nous appartenons» [34] .
34
«Ах, мой дорогой Зульцер, плохо Вы знаете эту проклятую породу, к которой мы принадлежим!» (фр.).