Человеческое, слишком человеческое. Книга для свободных умов
Шрифт:
Об облегчении жизни. — Главный способ облегчить себе жизнь — идеализация всех её событий; но на примере живописи стоит уяснить себе, что значит идеализация. Живописец ждёт, что зритель не станет вглядываться в картину слишком дотошно, слишком детально, он принуждает его отойти несколько назад и смотреть уже оттуда; живописец поневоле рассчитывает на совершенно определённое расстояние между зрителем и картиной; мало того, ему приходится предполагать даже столь же определённую остроту зрения у этого последнего; он не может себе позволить ни малейших колебаний в оценке таких вещей. Стало быть, всякий, кто стремится идеализировать свою жизнь, не должен стремиться так уж пристально в неё вглядываться — ему надо всегда удерживать взгляд на известном расстоянии от неё. Этим приёмом владел, к примеру, Гёте.
Осложнение
Неизбежное непонимание высшей культуры. — Тот, кто оснастил свой инструмент лишь двумя струнами, подобно учёным, у которых кроме влечения к знанию есть только ещё привитое воспитанием религиозное влечение, не понимает людей, способных играть больше чем на двух струнах. Таково уж свойство более высокой, более многострунной культуры, что культура более низкая всегда истолковывает её превратно; это, к примеру, имеет место, когда искусство считают скрытой формой религиозных переживаний. А люди, у которых кроме религии нет за душой ничего, даже науку понимают как поиск религиозных переживаний, — так глухонемые не знают, что такое музыка, если не зримое движение.
Жалобные песни. — Возможно, к преимуществам наших времён относится то, что они приносят с собою отступление в тень, а подчас пренебрежение к vita contemplativa [36] . Однако приходится признать, что наше время бедно великими моралистами, что Паскаля, Эпиктета, Сенеку, Плутарха уже почти не читают, что труд и прилежание — вообще-то сопровождающие великую богиню здоровья — порой, кажется, свирепствуют, словно болезнь. У людей нет времени на раздумье и на задумчивый покой — поэтому они больше не оценивают взгляды, отличные от собственных: им достаточно такие взгляды ненавидеть. При нынешнем чудовищном ускорении жизни ум и глаза привыкают смотреть и судить только наполовину или неверно, и каждый становится похожим на пассажиров железной дороги, которые знакомятся со страной и народом, не выходя из вагона. Самостоятельная и осторожная позиция в познании расценивается чуть ли не как своего рода сумасшествие, свободный ум дискредитирован, и в особенности учёными, которые не чувствуют, что его искусству подходить к вещам свойственны их основательность, их муравьиное прилежание, а потому больше всего на свете хотели бы загнать его в какой-нибудь отдельный уголок науки: а ведь его задача другая и более высокая — стоя на отдельном месте, командовать всем войском научных работников и просто учёных людей и указывать им пути и цели культуры. — Время для жалоб, подобных спетой здесь, ещё впереди: но однажды, когда со всею силой вернётся дух созерцательности, они умолкнут сами собою.
36
созерцательность, созерцательная жизнь (лат.).{176}
Главный недостаток активных людей. — У людей активных обычно нет высшего вида активности: я имею в виду активность личностную. Они активны в качестве служащих, купцов, учёных, то есть как существа видовые, а отнюдь не в качестве совершенно определённых, отдельных и единственных людей; в этом смысле они лентяи. — Беда людей активных в том, что их активность почти всегда несколько бессмысленна. Не стоит, к примеру, спрашивать у накопителя денег банкира, какова цель его неустанной активности: она бессмысленна. Активные люди катятся, как катятся камни, согласно глупости законов механики. — Все люди во все времена, да и сейчас тоже, делились и делятся на рабов и свободных; ведь тот, кто не использует две трети своего времени для себя, — это раб, и тут вообще не важно, кто он такой: государственный
В пользу праздных. — Учёные нынче состязаются с активными людьми в своего рода торопливом наслаждении — и, значит, кажется, ценят этот род наслаждения выше, нежели тот, который для них в действительности естествен и который на самом деле много более интенсивен: это признак того, что созерцательную жизнь ценят всё меньше. Учёные стыдятся otium [37] . Но досуг и праздность — дело благородное. — Если праздность и впрямь есть мать всех пороков, то, стало быть, она находится по меньшей мере в ближайшем родстве со всеми добродетелями; однако человек праздный всё-таки получше, чем человек активный. — Вы, надеюсь, не думаете, что словами о досуге и праздности я метил в вас, ленивцы?
37
праздности, покоя (лат.).
Неупокоенность современного человека. — Чем дальше на запад, тем всё сильнее современная непоседливость, и американцам обитатели Европы в целом представляются лежебоками и сластолюбцами, а ведь те и сами жужжат роями, словно пчёлы и осы. Эта непоседливость растёт так быстро, что плоды высшей культуры уже не успевают созреть; кажется, будто времена года стали сменять друг друга слишком скоро. Из-за нехватки покоя наша цивилизация выкипает в новое варварство. Ещё ни в одну эпоху люди активные, то есть неупокоенные, не имели такого большого веса. Поэтому одной из необходимых поправок, которые надо внести в характер человечества, будет очень серьёзное усиление его созерцательных качеств. Ведь уже каждый отдельный человек, в уме и душе которого царят покой и неизменность, имеет право думать о себе, что обладает не только хорошим темпераментом, но и общеполезной добродетелью, а храня эту добродетель, даже выполняет более высокую задачу.
В каком смысле активные люди ленивы. — Я думаю, что каждый человек должен иметь своё собственное мнение по поводу любого предмета, о котором возможно иметь мнение, ведь он и сам — особый, совершенно уникальный предмет, занимающий по отношению ко всем другим предметам новую, небывалую позицию. Но леность, лежащая на дне души деловитых людей, мешает им черпать воду из собственного колодца. — Со свободою мнений дело обстоит так же, как со здоровьем: то и другое индивидуальны, то и другое не может быть предметом общепринятых суждений. То, что одному человеку необходимо для здоровья, для другого — уже причина болезни, а некоторые пути к свободе ума для натур более развитых могут оказаться путями к неволе.
Censor vitae [38] . — Смена любви и ненависти устойчиво характеризует внутреннее состояние человека, стремящегося к свободе в суждениях о жизни; он ничего не забывает и припоминает вещам всё, и хорошее, и плохое. В конце концов, когда вся доска его души оказывается целиком покрыта письменами опыта, у него уже нет ни презрения, ни ненависти к существованию, но нет и любви к нему: он парит над ним, глядя то с радостью, то с печалью, и, подобно природе, настроен то по-летнему, то по-осеннему.
38
Строгий судья жизни (лат.).
Побочный результат. — Кто всерьёз хочет стать свободным, утратит при этом заодно и склонность к заблуждениям и порокам без всякого принуждения; даже раздражение и досада будут одолевать его всё реже. Ведь его воля ни к чему не стремится настойчивей, чем к познанию и ведущим к нему путям, иными словами: к устойчивому состоянию, в котором он познаёт наиболее эффективно.
Ценность болезни. — Человек, лёжа в кровати и болея, иногда догадывается, что болен большей частью своею службой, делами или своим обществом и что благодаря им-то и потерял всякую осмотрительность в отношении себя: эту мудрость ему даёт праздность, на которую он обречён своей болезнью.