Человечность
Шрифт:
Крылов увидел обожженное тело, зарубцевавшиеся раны и тут же простил Паху его хитроумную теорию.
— Убедился? — Пах спокойно застегивал шинель.
— Вас вытащили?
— Я вытаскивал — не меня. Потому и учу вас уму-разуму: сдохни, а товарища выручи.
— А какая у вас до войны была профессия?
— Это я тебе не скажу — не все солдат знать должен. Понял?
Крылов не очень-то понял его, но одно было несомненно: нравственные представления Паха не укладывались в распространенный стандарт.
Крылов заметил: на каждом новом этапе своей жизни
По-своему пытался разобраться в хитросплетениях человеческих отношений и лейтенант Пах. Опираясь на практический опыт, он пришел к своей теории взаимопомощи. И у Ковшова с Рябининым была своя «линия». Она отражала их личный опыт и была безупречна до тех пор, пока помкомвзвода не нашел хитроумный контрприем: он собственноручно выбрал из запаса каптенармуса самое ветхое обмундирование и вручил его Ковшову и Рябинину. Теперь их комбинации на хлебном рынке уже не могли увенчаться успехом. Но «линия»-то у них осталась! Похлопывая ладонью по брюкам и плутовато-простодушно улыбаясь, Рябинин говорил:
— Матерьяльчик первой категории, еще с русско-японской! Алеша подарил, голова у нег варит!
Однажды Рябинин припомнил, как в запасном полку, будучи в гарнизонном карауле, стоял часовым у платформы с солью.
— Прихожу на пост, винтовку в угол, сам за кирку и давай шуровать. Бабы — в очередь, они там сами знали, что к чему. Две недели жил во! — он показывал лихо изогнутый большой палец.
Рябинин вовсе не был вороват. Простодушный плут или даже наивный мудрец, он рассматривал свои комбинации с обмундированием или с солью как своего рода разумную необходимость, вследствие которой он приобретал кусок хлеба. В своих поступках он не находил ничего предосудительного: лучшую гимнастерку менял на худшую и эту худшую носил сам, а солью на свой страх и риск щедро награждал женщин, потому что в магазинах соли не было, а эта серо-желтая масса валялась под открытым небом и не принадлежала какому-нибудь конкретному лицу. А раз так, то никто оттого не пострадает — наоборот, только польза и ему самому, и людям.
У каждого человека была своя «линия», но общая истина от этого не переставала существовать. Все зависело от того, вписывались ли частные линии в общую, в главную — в патриотическое движение народа.
Лейтенант Пах воспитывал в курсантах чувство взаимопомощи, он был бескорыстен, действительно заботился о подчиненных, а в прошлом рисковал жизнью, спасая товарища.
Ковшов и Рябинин жили текущим днем, но для них было само собой разумеющимся, что скоро — опять на фронт.
«А у меня — какая линия у меня? — спрашивал себя Крылов. — Есть ли во мне что-нибудь нестандартное?»
Ответить на этот вопрос было непросто. Главное, он — жил, впитывал в себя новые впечатления и новый опыт. Возможно, когда-нибудь все это пригодится.
В феврале курсантам вручили удостоверения
— Ну вот и расстаемся. Всякое бывало — не поминайте лихом. А вы, — он взглянул на Ковшова и Рябинина, — не вздумайте в рванье приехать. Чтобы там не подумали, что Пах им голодранцев шлет. Ясно? Все…
Он небрежно приложил руку к шапке и вышел из круга. Крылову показалось, что Пах был по-человечески слаб и нездоров: слишком уж прямо он держался, будто пересиливал в себе боль. Крылов последовал за ним. За дверью Пах ссутулился, с минуту стоял в позе чересчур усталого человека, потом закурил и начал тихо спускаться вниз по ступенькам.
— Товарищ лейтенант, разрешите прикурить!
Пах остановился, взглянул на него красноватыми глазами, чиркнул зажигалкой:
— Видел? Вот так. До конца войны дотяну, потом в пенсионеры.
— Можно задать вам вопрос?
— Давай говори.
— Какая у вас довоенная профессия?
— Бухгалтер, Крылов. Чернильная душа. Все?
— Все, товарищ лейтенант.
— Настырный ты. — Пах протянул узкую суховатую ладонь.
Так вот и промелькнул в жизни Крылова этот необычный, обгоревший в прямом и переносном смысле слова человек. Война, наверное, скоро кончится, но она еще долго будет напоминать о себе в таких людях, как лейтенант Пах. А может быть, и в нем, в Крылове.
Одновременно с механиками-водителями закончили учебу командиры орудий, заряжающие и радисты. Всех выпускников построили на плацу центрального казарменного городка.
— Товарищи танкисты! — обратился к ним полковник. — Родина доверяет вам замечательные боевые машины — танки Т-34. Вам предстоит нанести последние, завершающие войну удары по врагу. Надеюсь, выпускники Пятигорского учебного танкового полка с честью оправдают возлагаемые на них надежды!
Крылов с волнением слушал — такое он пережил уже дважды. Первый раз — когда гитлеровцы рвались к Волге. Тогда надо было остановить их любой ценой, а ценою были человеческие жизни. Бывшие десантники выполнили приказ: батальон погиб, стал легендой, но вместе с собой похоронил множество врагов.
Второй раз на таком вот митинге Крылов стоял в пехотном строю перед великим наступлением сорок третьего года. Теперь, на последних километрах войны, он поведет в бой бронированную машину.
Вечером выпускники учебного полка разместились в теплушках воинского эшелона. Предстоял путь на Урал. Там он получит тридцатьчетверку и будет лично отвечать за нее, как солдат отвечает за винтовку. Еще недавно ему и в голову не приходило, что он станет механиком-водителем танка.
Лежа на нарах, он неторопливо думал под стук колес. Неужели война и в самом деле заканчивалась? Казалось, она будет длиться вечно. Она заполнила время и пространство, изменила землю и людей. Одних поглотила, с других сорвала привычные покровы, третьих перековала заново, четвертых искалечила. Где теперь были Афанасьев, Седой, Пылаев?.. Куда занесет судьба его самого? От Урала на запад много путей.
Под стук колес он незаметно уснул. Поезд опять уносил его навстречу судьбе.