Человечность
Шрифт:
Сашу внесли в помещение, раздели до нижнего белья. Почувствовав тепло, он забылся. Потом его увезли в операционную. Очнулся он в палате: боль утихла, осколка в груди больше не было. Саша огляделся: на соседней койке лежал. Седой!
— Витька?
— Вот и свиделись, — невесело улыбнулся Седой. Он похудел, осунулся, был не похож на себя.
— Как ты тут?
— Мне собираются ампутировать ноги.
Они помолчали, думая об одном и том же. Их пути схлестнулись на жизнь и смерть. Вместе три месяца в Сталинграде — такое редко кому удавалось. А они много дней провели в угловом доме на перекрестке улиц. Дом бастионом из прочных кирпичных стен вдавался в передний край немцев и был самым
Пришел врач, осмотрел Седого, присел на край кровати. Лицо у него было серое от усталости, глаза покраснели от бессонницы.
— Вот что, Седой, ждать больше нельзя.
— Пусть. Оставьте, как есть. Не хочу быть… обрубком. Не хочу!
— Перестань хныкать! — оборвал его врач. — Если не ампутировать сегодня, то завтра придется отнять выше колен. Тогда ты действительно будешь обрубком.
В тот же день Седому ампутировали обе ступни. Последующую неделю Лагин и Седой провели в состоянии, близком к бредовому. Лишь время от времени, когда спадала температура, они переговаривались друг с другом.
На следующей неделе Лагину стало легче. Он начал вставать, выходить в коридор, а еще через неделю его выписали из госпиталя.
Когда он прощался с Седым, тот спросил:
— Ты мне друг, Лагин?
— Чего мямлишь — говори.
— Обещай, что достанешь для меня пистолет.
— При одном условии: если не будешь торопиться.
— Согласен.
В Сталинграде, куда возвратился Лагин, было необычно тихо, война будто выдохлась.
Лагин разыскал штаб полка.
— Жив! — обрадовался Босых. — А тебя тут награда ждет — высшая!
— Спасибо, товарищ капитан. Из ребят кто-нибудь остался?
— Мало, очень мало. Они у Фролова. А дом стоит, наш! Там теперь старшина Дрожжин.
— Разрешите мне к Фролову?
— Иди, Лагин.
Разведчики располагались в подвале многоэтажного дома. Был как раз обед. Лейтенант Фролов сидел за общим столом и ел из закопченного котелка. Приход Лагина вызвал шумное оживление.
— Товарищ лейтенант, сержант Лагин прибыл для дальнейшей службы.
Работы разведчикам пока не было, и Фролов решил проведать Седого.
Лагин
Седой встретил их усталой улыбкой. Он еще больше похудел.
— Как там ребята? — спросил с нескрываемой тоской.
— Отсыпаются. А ты?
— У меня бессонница.
— Ничего, бывает и хуже. — Фролов положил на тумбочку туго набитый вещмешок. — Трофеи. Ребята просили передать, чтобы не скисал.
— А это от меня, — добавил Лагин. — Уговор помнишь?
— Помню. — Седой сунул сверток под подушку. — Помоги сесть в коляску. Вот как теперь…
Лагин вывез коляску в коридор.
— Закури, лейтенант.
Они втроем выкурили одну папиросу — так они нередко делали на передовой.
— Нам пора, — сказал Фролов. — Пиши.
— Тебя — в палату? — спросил Лагин.
— Не надо.
Фролов и Лагин пошли к выходу. Оба знали, что навсегда прощаются с Седым. У двери они оглянулись — Седой тяжело смотрел на них, по щекам у него катились слезы.
Ожидая попутную машину, Фролов и Лагин с четверть часа стояли на ветру.
— А ты бы, Лагин, смог… так?
— Не знаю…
— Да. Уж лучше смерть. После Шурикова это уже третий. Помнишь Шурикова? Как-то я у него спросил, кем он был до войны. «Еще никем, — ответил, — не успел…»
Лагин помнил тот случай: рухнула стена, и Шурикова прихватило. Откопали живого, с раздавленной рукой.
Неожиданно около них затормозил «виллис», из дверцы высунулся парень в добротной шапке и полушубке.
— Лагин?
— Ющенко? — в свою очередь, удивился Лагин.
— В Сталинград? Садитесь! — «виллис» бойко рванулся с места. — А я как вышел из окружения, в газете работаю!
— Ты с кем выходил?
— Со старшим сержантом Дрожжиным.
— А кто еще был с тобой?
— Я уже… плохо помню. Из наших. Клюев, Плотников из четвертого взвода.
— Плотников? Он жив?
— Не знаю…
— О Крылове что-нибудь слышал?
— Нет.
Лагин замолчал, и несколько минут ехали молча.
— А как в газету попал?
— Меня батальонный комиссар Чумичев взял, я с ним тогда у Дона познакомился.
— Чумичев? — спросил Фролов.
— Вы его знаете? Мы как раз за ним едем, он у саперов. — этот разговор начинал тяготить Ющенко, и он сменил тему. — Дом Лагина — это про тебя? В центральных газетах писали…
Лагин не ответил. Он подумал, что в угловом доме на перекрестке улиц были Горюнов, Прошин, Переводов, Шуриков, Седой, а вот Ющенко не было и, пожалуй, не могло быть. Там мог быть Женька Крылов, Федя Бурлак, другие могли бы, только не Ющенко. Этот даже не поинтересовался, что стало с его сослуживцами, словно их вообще не существовало.
А Ющенко был уже не рад, что встретился с Лагиным. Встреча всколыхнула в нем то глубинное, что он прятал от других и от самого себя.
Утро последнего дня окружения. Оно, как заноза, беспокоило его до сих пор. Бросив Ванюшина и Плотникова, он добрался до противоположного берега Дона без винтовки и без сапог, обессиленный и опустошенный. Но презрение к себе и в те минуты не заглушало в нем трусливую радость, что он избежал смертельной опасности. «Если бы и я остался с ними, пропали бы трое, только и всего!» — успокаивал он себя.
Он долго в одиночку блуждал по оврагам, пока не наткнулся на батальонного комиссара Чумичева — тот тоже был без сапог и без оружия.
— Разрешите обратиться… — робко заговорил Ющенко.
— Как говорится, в нашем полку прибыло!.. — Чумичев смеялся дольше, чем следовало бы, и от его смеха Ющенко стало не по себе, он забыл, о чем хотел спросить у батальонного комиссара. — Вот что, Аника-воин, выкладывай все начистоту. Ты один выходил?
— Нет, не один, со старшим сержантом Дрожжиным…