Человечность
Шрифт:
— На картах погадать иль на воде?
— Сон плохой я видела, Марья Антоновна. Уж не беда ли какая?
И мать рассказала, какой видела сон.
— Беды, голубушка, нет, жив твой сын, а хлопот у него много. Ну, а где он и что делает, сейчас узнаем. Да ты, милая, не плачь, не навреди мне слезами.
Старуха поставила на стол стакан с водой, набросила поверх черный лоскут, вытянула над ним ладони и зашептала какие-то слова. После этого она ловко откинула лоскут, встряхнула пальцами — вода окрасилась в мутно-коричневый цвет.
Во всем этом было что-то колдовское, и мать замерла в ожидании сверхъестественного.
— Вижу, — полушепотом сообщила старуха, — вижу сына твоего. Дороги у него долгие, много дорог, и одна длиннее другой…
— Где же он? — мать и верила и не верила старухе.
— Сидит в лесу у костра, держит на коленях… конпас и дорогу свою разбирает.
Домой мать шла немного успокоенная. По правде говоря, она не очень-то поверила в это гадание на мутной воде. Скорее всего, старая колдунья ничего не видела в стакане, но ее уверенность, что сын жив и здоров, помогла матери справиться с тревогой. И как это она сама не догадалась, что у сына много дорог, и одна длиннее другой! Только дороги-то эти ой какие трудные…
С лыжной прогулки Шура возвратилась раскрасневшаяся, веселая, и мать еще чуть-чуть успокоилась, словно улыбка дочери каким-то образом оберегала семью Крыловых от беды.
За обедом Шура рассказывала, как катались с горок и как всем было весело. Сообщила: Леня Николаев хочет пойти добровольцем в армию, а на заводе его не отпускают, потому что он хороший токарь. Мать слушала не перебивая и, лишь когда Шура израсходовала запас своих лыжных впечатлений, спросила:
— Дочка, а что такое… конпас?
— Не знаю. Может быть, — «компас»?
— Может, и так. На нем… дороги разбирают?
Шура объяснила матери, что такое компас, и не удержалась от вопроса:
— А зачем тебе компас?
— Так… — уклончиво ответила мать, скрывая от дочери свой визит к гадалке. — Давай убираться.
— Тебе приснилось? — допытывалась Шура.
— Приснилось. Сидит Женя у костра и конпас на коленях разбирает.
— Его не разбирают, его в кармане или на руке носят, как часы! — рассмеялась Шура. — Это и есть твой плохой сон?
Мать тоже рассмеялась, но вдаваться в подробности с компасом не стала.
Савелий чмокнул Шуру в лоб, деликатно помог матери раздеться, пригласил обеих в большую комнату. Здесь блестела кафельная печь, у перегородки стоял широкий диван, а на стене висели домашние фотографии, среди которых, конечно, была фотокарточка Саши. Шура с постоянным интересом разглядывала ее. Саша, взрослый и недосягаемый, был рыцарем ее мечты, смелым и благородным.
— Вот, — улыбался Савелий, показывая газету. — Про Сашу. Читали?
Шура с загоревшимися от радости
«…гитлеровцы по нескольку раз в сутки пытаются выбить наших бойцов из дома, но мужественный гарнизон сержанта Лагина стойко удерживает важный опорный пункт. Сотни уничтоженных врагов — таков боевой счет отважного гарнизона. Душой обороны является бесстрашный воин-комсомолец Александр Лагин из подмосковного города Покровки…»
Радость — все-таки ненадежная гостья в дни войны. Радуясь доброй вести о Саше, все трое невольно подумали о Женьке, затерявшемся неведомо где.
— А мама нехороший сон видела. — сказала Шура. — Женя обещал писать каждую неделю, а сам с августа не пишет. Вон и тетя Лиза! — оживилась она, уже тяготясь паузой в разговоре.
— А мы о Саше читаем, Лизок! — встретил ее Савелий.
— Хорошее, теть Лиз, хорошее! Давайте я прочитаю!
Тетя Лиза как-то механически разделась, прислонила руки к теплой печке и затихла.
Шура опять читала вслух. Савелий с удовлетворением поглаживал бороду, мать думала о Жене, а тетя Лиза повернулась лицом к печке и молча плакала — от радости и тоски. Что газета, если каждую минуту может случиться всякое: война-то по-прежнему не отпускала от себя ее сына.
Потом тетя Лиза смахнула с лица слезы, устало улыбнулась:
— Хорошо, что пришли, сейчас чай пить будем.
Вечером мать уложила Шуру, легла сама. Ровно тикали ходики, а мать думала о войне, о детях, о завтрашнем дне, молила Бога, чтобы у сына все было хорошо. Главное, был бы жив.
Она уверяла себя, что он жив, что гадалка не ошиблась. Эти мысли успокаивали ее, и она уснула.
Для матери миновал еще один день войны.
6
ЖИЗНЬ КАК ЖИЗНЬ
Измученный волнениями дня, Крылов уснул. Проснулся он утром. В избе, кроме Марзи и хозяйки, никого не было. Он вышел во двор. Борзов здесь поил лошадей, Сенька сидел на краю саней.
При появлении Крылова они прекратили разговор.
— Привет, — Крылов прошел мимо.
— Здорово, — ответил Борзов. Сенька промолчал, будто и не заметил Крылова. Но когда тот возвращался назад, Сенька встал на пути.
— С какого бока лошадь кормят — знаешь?
— Суют под хвост.
— Вот и иди сунь под хвост, а я посмотрю… Лешка, закрой дверь…
Борзов нерешительно притворил ворота и встал сбоку Сеньки.
— Теперь повтори, что ты мне вчера сказал. Ну! — Сенька был пониже Крылова, но поплотнее.
— Ты просто… трус.
Сенька бешено кинулся на Крылова, тот перебросил его через себя прямо в сани. Ворота распахнулись — Борзов шарахнулся в сторону и тут же присел под тяжелым кулаком подоспевшего Марзи. Потом Марзя встряхнул Сеньку и ушел, не сказав ни слова.