Человек как iPhone
Шрифт:
– Огромную свою голову, огромное свое тело. Пирамидальное, облачное. Второй я украл у меня мою сущность и первенство, я стал вторым. А он улетел наверх, прихватив пару жигулей и текил.
– Текил? Где он их взял?
– Из сумки чернокожего парня, проходящего здесь.
– Понятно. Я понял. Потому что хотел сказать, что Маяковского надо изучать не на уроках литературы, а физики и химии.
– Может, двинем куда-нибудь?
– Давай. Можно в бар-кафе.
– Идет. Я не против.
– Окей.
Собрались,
"По-божески это, ведь весна есть халва, пахлава, чурчхела, расплавленные, текущие по улицам, по губам, впадая в девяностые годы двадцатого века, танцующего на школьной дискотеке среди парней и девчонок, родившихся в тысяча девятьсот восемьдесят третьем году".
Когда сердца выдохлись, их сменило такси, вызванное, набранное, выкрикнутое, исторгнутое и выблеванное из глубин Саратова, где оно рыло копытом землю и смотрело красными глазами на толпу, которую оно развезло по частям в разное время.
"Какие цветы возникают, достигают тысячи метров в высоту, распускаются и ждут вертолетов, пьющих из них нектар и опыляющих их, чтобы лететь дальше – бомбить Афганистан, произрастающий в каждом сердце, расположенный в каждом из них, хотя куда правильнее сбрасывать сами сердца – самые мощные и большие бомбы на свете – всюду, везде, кругом".
В кафе-баре Восток играла узбекская музыка, взрывающаяся каждую секунду сотней арбузов и дынь и разлетающаяся мякотью, сочностью и семенами, обещающими Казахстан, Туркменистан, Кыргызстан и Таджикистан. Курт и Крист взяли по стаканчику виски и присели за стол.
– Будто мы алкоголики, – произнес Крист и сделал глоток.
– Мы будто сидим в гигантских желудках, бурдюках и горбах.
– Хорошо. Что не так?
– Ничего, просто жизнь здесь такова, что или работа, или отдых. Только что-то одно.
– А музыка? А стихи? Они не работа?
– Сама жизнь. Целиком. Изнутри и снаружи. Я – мясо на шампуре из мелодий и слов.
– Жаришься?
– Я горю, просто пылаю, меня надо тушить, но никто этого не хочет – даже я.
– Нет, это не так. Ты тушишь себя алкоголем.
– Конечно, шутник. Ты забыл, что я пью огненную воду, ту, что горит. Сжигает меня.
– Пусть так, но вода есть вода.
– Иногда лед обжигает сильнее огня.
Сделали еще по глотку, обратили внимание на девочек, вибрирующих матками и втягивающих в них воздух, чтобы раздуться и полететь. Не стали им ничего говорить, хоть знакомиться и хотелось, так как шла их молодость – по телевизору, висящему на стене, на улице, но только не в них самих, так как человек – это всё, кроме него самого.
"Эми, я не изменяю тебе, хоть ты и наверняка с другим мужчиной, рисующим овалы твоих ягодиц, плавающих в бассейне в качестве самых хищных рыб,
Зашли парни, устроили скандал, взревели, как турбины, и улетели в дверь, захватив девочек и выпивку, ждущую леонидов, которые разобьют все бутылки, пав на крыши с небес.
– Курт, пойдем отсюда, у меня в гараже мотоцикл, надо немного поправить его, настроить, а вообще он в норме: можно гонять.
– Отлично, идем.
Они допили вискарь, вышли и сели в трамвай, лязгающий колесами стихи Маяковского, читающий их. Понеслись по маршруту, наблюдая звезды, врезающиеся в окна и корчащие рожи пострашнее, чем взгляд Гегеля на восток.
– Главное, не сломаться в пути.
– Давай о хорошем, – попросил Курт и закрыл глаза, чтоб видеть всё.
10. Говядина ест свинину
Трамвай довез их до гаражей и пустырей, там Курт и Крист нашли нужный гараж и устроились в нем. Крист занялся мотоциклом, Курт закурил. Он дымил на пне, наблюдая собаку, бегущую мимо.
– Собака, – произнес он. – Мы у бога покупаем диких животных, отдавая взамен свою жизнь.
– И не только, – отозвался Крист.
– Конечно. Мы пока молоды и многого не понимаем. Так не знаем вселенной, которая может быть не больше тарелки супа и которая может быть им самим. Просто космонавты сужаются и сжимаются, когда улетают в него. Там они съедают суп и возвращаются. А тетя Клава моет тарелку и накладывает еще.
Крист завел мотоцикл, уселся на него, подождал Курта и помчался, пугая воробьев, голубей и гномов, вылезших из пещер на шум и поглаживающих свои животы, наполненные абстракцией и мечтами Гейне об отдыхе в Абхазии и в Крыму.
"Летим, весело, здорово, разгоняя пространство, разрезая его и подавая бездомным детям, чтобы они ели его и росли сильными и большими".
Выехали на дорогу, чуть не врезались в фуру, объехали ее. Заскользили по ветру.
– Это гибель, счастье, полет!
– Да, горы Кавказа и гонка по ним! – вслед за Кристом заорал и Курт.
Мчались, подпрыгивали на ухабах, пели песни Кобейна, а музыкой был мотоцикл, уносящий их на планету Сатурн – к хинкали, толме, шашлыку, посиделкам, возлияниям и снегопаду со снежинками размером с автомобиль Ока.
"Какая легкость, сегодня же запрусь у себя и буду писать музыку, состоящую из абрикосов, разрывов, ранений, разборок, выстрелов, проломленных черепов, дынь, арбузов, растяжений, боли и стран Мозамбик и Бенин".
На перекрестке Крист затормозил, пропустил светофор, переходящий дорогу, скачущий на одной ноге, и последовал дальше.
– Вот это летим! – прокричал Крист.
– Да, согласен, словно эпидемия любви обрушилась на город Тамбов и заставила всех влюбиться!
– Друг в друга?!