Человек, которого нет

Гарридо Аше

Лу понял, что ад, через который он шел почти год в этих сессиях, в кошмарных снах, во внезапных флэшбэках, он вот здесь где-то и заканчивается. В него еще придется возвращаться - за информацией о себе. Но ад перестает быть единственной существенной реальностью прямо где-то здесь. И самое гнусное, через что пришлось пройти за последние полгода, то, где он - размазанный и размолотый, это уже пройдено. Он весь, сильный, и твердый, и спокойный - вот здесь собирается снова, здесь, в этой точке складывается этот молодой, подготовленный, такой весь smart и новенький с иголочки - c этим же,

но который уже испытан и справился.

Ему стало спокойно и радостно.

Ад не бесконечен.

Записки сумасшедшего : Он, она, они...

Те, кто стали мне "хорошими родителями", так это сейчас называется? Они. Больше ничего не могу о них ни сказать, ни подумать: только это безликое, неопределенное "они". Среди них и тот, с кем мы вместе сооружали во мне этот лабиринт без выхода, спираль, "улитку", последнее путешествие вглубь себя, куда можно унести все секреты, оставив на поверхности пускающее слюни, безответное тело. Пожалуй, и того "жизнерадостного дебила", который готов ответить на любой вопрос, да только не в состоянии понять, о чем его спрашивают, тоже он мне... устанавливал? Внедрял? Как это называется?

Время от времени ловлю себя на том, как бодро проецирую его фигуру на М.

– Сможешь еще посмотреть туда?

– Смогу!

– Остановимся?

– Нет.

– Пойдем туда?

– Да.

Подозреваю, что я отвечаю не ей. Не совсем ей. Я готов работать, готов учиться, и я очень тепло и с большим уважением отношусь к тому человеку, и ради его одобрения я готов на многое. Не то чтобы я не осознавал, что вижу перед собой М. Но я как будто предоставляю ей его права, переношу на нее свои обязательства перед ним и свое доверие к нему. Идти, сколько могу и еще немного. Стоять, пока есть силы, и еще сколько нужно. Держаться до конца. Пока он не скажет, что на сегодня достаточно. И так же честно сообщать, когда уже совсем не могу.

Сегодня вот тоже... смотрел на М., а видел его. И когда думаю о том, как был один... там, в конце - я знаю, о ком я тоскую.

Они, там. Кому доверял и доверялся.

Потому что - не от родного же отца мне ждать... чего? Ну, вот хоть этого: "Слышу, сынку, слышу".

И старательно пишу отчеты о сессиях. Тяжело. Но что я только не сделаю, чтобы он видел: я справляюсь, я надежен.

Теперь, со всеми этими мыслями, могу оценить всю силу моей тоски по ним: не только по "братьям", но и по "отцам".

Сижу, дышу, плачу.

Неокончательный диагноз: Дышать и плакать

Это тоже по части дисциплины: он должен сохранять себя в рабочем состоянии, по возможности здоровым и спокойным. Загнать эмоции под бетон не трудно, он очень убедительно продемонстрировал это прошлой зимой. Но кроме несомненного и очевидного вреда здоровью он обнаружил, что с блокированными эмоциями не может узнать ничего нового: вся информация поступает через ощущения тела и эмоции. Поэтому он дышит, рычит и плачет, если нужно - так эмоции раскрываются глубже

и проживаются скорее, так он сохраняет работоспособность и больше узнает нового о себе. Нет, это не какая-то особая дыхательная техника, это не введение себя в измененное состояние сознания с помощью определенных дыхательных упражнений.

Мы часто перестаем дышать от напряжения, от страха, от боли. Так мы снижаем болевые ощущения и останавливаем свои чувства. Лу просто внимательно следит, чтобы при встрече с горем, страхом или тоской, дотянувшимися до него издалека, его дыхание оставалось ровным и достаточно глубоким. Это означает так же, что ему приходится вздыхать от тоски и рыдать от горя. Терпеливо и стойко, снова и снова. Принимать эти чувства и отдаваться им. За них, как за ниточку, он вытаскивает из темноты обрывки мыслей, знания, картинки и разрозненные впечатления тех дней. Узнает что-то новое.

Это новое, как правило, не так легко пережить, поэтому кажется легче и безопаснее блокировать эмоции и не смотреть туда.

Но он говорит: хочу все знать. И говорит: посмотрим, что это меня так согнуло? И смотрит. И дышит. И все остальное.

Харонавтика : От первого лица

Сессия N38, 15 февраля 2014 , фрагменты

<...>

Мы продолжаем работать.

Я подбираюсь. Я вспоминаю, что надо выглядеть так, чтобы показать Киму, что это можно вынести и не сломаться. Что это переносимо.

Я знаю, что там именно он, не кто-то другой, не кто-то незнакомый.

Кажется, я выпрямляюсь, делаю улыбку, кажется, довольно кривую, но уверенную, ей и не надо быть ровной, она не про то, что мне хорошо, она про то, что я не уничтожен, не сломан. С долей пренебрежения. Чтобы ему было, за что держаться...

<...>

Я очень устал. Просто адски. Отдыхаем. Я говорю, что у меня больше нет сомнений в том, что этот эпизод реален. Я видел теперь достаточно.

Я говорю, что, когда я понимаю, что происходит, я как будто возвращаю себе часть контроля. Это, конечно, иллюзия. Но, хотя тогда это тогда, а сейчас это сейчас, и ничего невозможно изменить, если я могу понимать - я могу назначать смыслы.

– Повеяло экзистенциальным анализом, - говорит М.

– Гештальтисты тоже вовсю пользуются этим выражением, все давно перекрестно опылились... Все-таки интересно, что там было у меня тогда - гештальт, экзистенциалисты?

Я задумываюсь, я думаю о своей подготовке, об Африке...

– А что ты кусаешь кулак?
– спрашивает М.

– Я... останавливаю себя.

– Смотри туда.

Внезапно, отчетливо, сильно: тяжесть в ногах, как будто отталкиваюсь на бегу от земли, тяжелые ботинки... И Африка разворачивается передо мной, все картины, уже знакомые и новые: лагерь, "казарма", местность вокруг, счастье, родина, родное место... До слез, блаженных, счастливых. Тоска и счастье. И меняются интонации, осанка. Я чувствую себя по-другому. Мистер Смарт, очень приятно, это он. И, кажется, побегал я там немало. И смех, смех. Моя любовь.