Человек, которого нет
Шрифт:
– Инструменты для чего?
– Надежные средства для того, чтобы, даже развалившись на куски, я делал то, что соответствует моим ценностям. Даже тогда, когда уже не буду помнить, что это за ценности и где они у меня. Не буду помнить, как меня зовут и кто я есть. Просто, как хорошо выдрессированная собака, буду делать то, что считал нужным делать, когда был в своем уме. Отлично поработали. Все получилось.
Пока он говорил об этом, его первоначальное раздражение превратилось во что-то другое, обернулось плотным поддерживающим коконом вокруг него.
– Знаешь, - попытался он объяснить, - не мешает двигаться, но сильно и мягко сжимает -
– Экзоскелет?
– Ну да, - улыбнулся Лу.
– Он не жесткий, он упругий и комфортный, как хороший ортопедический матрац, только вокруг всего меня. Помнишь, я говорил про хорошо оборудованный боевой вертолет?
– Мистер Смарт, да.
– Он самый. И знаешь, когда я рассказывал моему терапевту про "улитку" или что-то подобное, и что я ищу подходящие способы, какими можно было бы поставить эту защиту, она говорила про гипнотические техники, говорила, что шестидесятые - время как раз подходящее. Но я полагаю, это уже последние средства, на самый край. А было еще... но пока не понимаю, что конкретно. То, на чем я продержался до самого конца. Как же мне интересно больше узнать про это. Я понимаю, почему был согласен на такие методы обучения. Очень высокая эффективность.
– Да, это правда. Эффективность бихевиористских методов очень высокая.
– А цели у нас были общие. Так что это в моих интересах.
Страх растаял. Осталась тоска.
– Этот человек... Мой дрессировщик? Тот, с кем мы ставили мою "улитку". У которого был ключ. Как я к нему относился? Любить не любил. Но душу бы доверил.
– Боюсь, в этом подходе нет понятия души.
– Ну, я не о той душе, которая богова. Я...
Он смотрит на М., потом трет лицо.
– И, в общем, не "доверил бы". Как есть - доверил.
И еще позже:
– И я их любил. Дрессировщиков.
– У дрессировщиков всегда есть печеньки.
– Это да.
Молчит.
– Хочу домой.
И снова молчит.
– Никогда.
Выписки:
"Человек остается один, когда уходит последний, кто помнит его в молодости. У меня тоже есть племянники, и племянницы, и добрые друзья, но никто из них не помнит меня молодой, никого из тех людей не осталось. Я уже давно совершенно одинока".
Агата Кристи. Объявлено убийство
Записки сумасшедшего: Моисей, Моисей
Я понял, что жду. Я надеюсь на встречу с Моссом, Моисеем, с которым я отказался уйти. Жду не только потому, что мы были друзья и братья по оружию. В этой надежде есть еще один поток, сильный, глубоко. Он течет между тем видением темной, холодной спальни, одиноким мальчиком в ней - и мучительным, выкручивающим воспоминанием о тюрьме в зоне Панамского канала (о Школе Америк?), о холоде, одиночестве и безнадежности. Когда меня скрутило в первый раз, мы были в гостях у отца, в деревне. Но мы все-таки нашли время и место, чтобы дать мне побыть с этим. Я говорил, сидя на стерне за лесополосой: они ведь просто не знали, что со мной, где я... Я сам оборвал все связи, попрощался с Моссом - и всё.
И невыносимое одиночество, покинутость и безысходность, высасывающий холод безнадежности. И одиночество, оно больше всего. И вдруг почти видимо, почти осязаемо развернулась
Мосс - просто символ, связь со своими, последний из своих, кого я видел. И все, что я чувствую про своих, собирается в этой тоске и надежде.
Или не только символ. Были же у меня друзья? Не могло не быть. Эта странная дружба людей, которые видят друг друга раз в пару лет, может быть. Скорее всего, мы учились - не вместе, конечно, разные специализации, но, возможно, рядом. Там, в Африке?
И я написал ему письмо. Здесь и сейчас - неведомо куда. Просто взял и написал ему письмо.
Моисей. Здравствуй.
В прошлом году мне казалось, что я много думаю о тебе. Я пытался вспомнить, а если не вспомнить, то хотя бы догадаться, вычислить, предположить, кем ты был, какую роль играл в тех событиях, кем приходился мне, какие между нами были отношения. Были ли мы друзьями или нас связывало только братство членов одной организации? Был ли я когда-нибудь влюблен в тебя? Если был, знал ли ты об этом? Как к этому относился? Или все-таки обошлось и мы были друзьями, или мы даже друзьями не были. Старше ты был, младше, или мы были сверстниками?
Я думал, бесконечно думал о тебе - пытался представить, как бы выглядел, как говорил; я расспрашивал автора "Подсолнуха", что она знает о тебе, каким видела, о каком тебе ей рассказали ее голоса в темноте.
И часами, днями предавался тоске: как я хотел бы встретить тебя, или хоть кого-нибудь из наших, но лучше всего бы - тебя...
Я думал, как мне одиноко здесь без вас, и никогда, никогда уже я никого не встречу, не пожму руку, не обниму, никого из братьев. Ты был как будто средоточием этого, потому что от тебя осталось хоть что-то у меня, пусть даже не имя, я не могу быть уверен, что это имя действительно твое, авторы, знаешь, дают своим персонажам имена, и даже если рассказывают правдивую историю, могут всех окрестить по-новому... Но от тебя остался образ, рассказ о тебе - я могу думать хотя бы о том, что там сказано о тебе, называть это имя, представлять тебя согласно описанию - рыжеволосым (наверное, это такой светлый рыжий, скорее рыжеватый, неброский, всего лишь оттенок, не настоящий рыжий цвет). Спокойный, негромкий, неброский, с уверенной повадкой, с тайной, почти незаметной грацией хищника - скорее волчьей, чем тигриной. И да, пожалуй, ты был старше меня.
И как же, как же я хотел встретиться с тобой, Моисей. Думал о сорока годах, которые отделяют меня сегодняшнего от того разговора, последнего нашего разговора, когда я отказался уйти с тобой. О том, что мне должно было бы быть за семьдесят сейчас, если бы я выжил тогда. О том, что ты, если жив, уже старик. Да и не узнал бы меня, если бы встретил. И я тебя не узнал бы. Я ничего не помню, почти ничего. Я восстанавливаю свою память по крохам, но я тот мальчик-с-пальчик, который отметил дорогу хлебными крошками, их склевали птицы... Мне не вернуться туда, мне не найти дорогих людей, мне не найти тебя, Мосс. Сорок лет пустыни и небытия. Мой Моисей затерялся в них, он никогда не вернется. И я никогда не вернусь.