Человек, которого нет
Шрифт:
Я нашел фотографии Ортеги. В начале восьмидесятых она много интересовалась положением дел у сандинистов, фотографии молодого Ортеги, только что из леса, действительно выглядят очень знакомыми. Но одно дело - смотреть на знакомые фотографии. Фотографии знакомого человека - другое дело. Очень другое. Я отметил эту странность и жил себе дальше. У меня много странностей случается теперь, не дергаться же каждый раз. Как наберется много мелких и крупных странностей в одну коробочку, на одну тему - тогда и буду рассматривать.
Но почему-то в это утро, проснувшись, я думал о напрасной и безнадежной
И так просто и естественно оказалось понимать, что я был с ними связан - по крайней мере, после 11 сентября. Не с коммунистами. Там ничего не откликалось, я не понимал почему, я предполагал, что мог бы помогать им налаживать выпуск подпольной прессы, они ведь начали выпускать El Siglo снова почти сразу после переворота. Но у меня там тишина и пустота, при всем сочувствии - ничего нигде не откликается совершенно.
А тут стало очень ясно, что я был с миристами, участвовал в их операциях.
Не занимался я подпольной прессой, хотя, несомненно, понимал значение и необходимость.
Но у меня был свой личный счет к этим уродам.
И я, может быть, еще надеялся, что Хорхе жив. Хотя и знал, что надеяться не на что, но я не мог знать точно, и значит - не мог не надеяться. Хотя и знал, конечно, знал.
И тут я все-таки смог довериться своему партнеру настолько, чтобы отпустить контроль. Слез, впрочем, не было. Но трясло меня сильно.
Я позволил этому происходить - наконец у меня наросло достаточно доверия. Он это выдерживает. Я действительно могу на него положиться.
И оно происходило, а я не понимал, про что это, о чем я так... Потом понял: безнадежность. Отчаяние. Все напрасно.
Оно затихало и снова возвращалось несколько раз. Я думал, уже все, до донышка - а оно снова накатывало. Бесслезные рыдания из самой глубины.
Потом все-таки отпустило.
Какой, ради всего святого, ранний опыт может так метафорически проживаться? И почему он проживается над фотографией незнакомца, о существовании которого она понятия не имела вообще?
Я спокойно поставил бы на всем этом жирный крест, если бы было так: я прочитал про Мигеля Энрикеса, я подумал: о, я должен был его знать!
– я посмотрел на фотографию, а уж потом меня бы скрутило в бараний рог. Но если я сначала вижу фотографию знакомого, потом выясняю, кто это, потом думаю о своих личных делах, а в результате оказываюсь скручен в бараний рог и грызу подушку, чтобы не выть, то что это? Вообще-то мне не свойственны такие реакции в обычной жизни. К моему величайшему счастью, в этой части жизни мне не довелось переживать горе такой величины и глубины. Как бы то ни было - я могу поклясться: мне не с чего так рыдать. Здесь и сейчас - не с чего.
И я во многом могу сомневаться. Снова, снова говорить: фантазии, мало ли в какие игры играет разум, бред всегда кажется истиной, не может быть того и этого, того и сего... Защиты, защиты, фантазии, расщепление, множественные личности, вся фигня.
Но всегда остаются эти двое: горе, ярость.
А вот этим двум чувствам
Просто признать и принять, что все так и было, все так и есть.
Разговоры на полях: Товарищи
– Как будто, если я их вспомню, они вернутся...
– В каком-то смысле, - отвечает М., - в каком-то смысле так и есть.
Записки сумасшедшего: Тарелка с серебряной каймой
Не серебряной, конечно, просто серой с тонким серебристым орнаментом поверх. "Из благородных". Я купил ее еще весной. Она мне понравилась, захотел такую.
Но с того дня, как принес ее в дом, я не ставил ее себе. Смотрел на нее, ставил своему другу, себе - нет. Странно вел себя по отношению к этой тарелке, словом. И чувствовал ее "не своей". Отчетливо это чувствовал. Но я мастер отмахиваться от всего такого, и я отмахивался. Люди фантазируют, люди врут себе и друг другу, особенно - себе. Я знаю. Эльфов не бывает. Гарри Поттера не бывает. Тарелка как тарелка.
Потому смахивал, как паутину, тонкие, почти неощутимые связи, тянущиеся от этой гладкой, белой, с серебристой каймой: дом, его дом, родительский...
Я отмахивался. От этой тарелки, от тихой, сладкой тоски, потянувшей сердце в маленьком винограднике моего отца в украинском селе. Не бывает, о чем тут говорить? Напридумываешь себе, потом стыдно разумным людям в глаза смотреть.
Да если бы и было что - думаешь, попал бы ты в его дом? С твоей-то репутацией - в такое приличное общество. Очень вряд ли.
А потом было Рождество, то самое, без праздника и чудес. И после сессии мне было погано на душе. Но исследовательский интерес никто не отменял, и я попытался заглянуть туда сам, доразглядывать то, что не увидел с первого раза, какие-то, детали, частности. Например, какие тарелки стояли на столе. Со зрением там у меня было явно не благополучно, так что видно мне было плохо, ничего не вышло.
Не вышло и не вышло, но в голове эти мысли оставались и на душе оставались тоже. И я за обедом решил поставить эту тарелочку себе, просто проверить, вдруг подойдет. Не подошла. Не моё.
Не подошла и не подошла, ничего особенного, не буду же я ее притягивать силком, я фантазировать не люблю. Отрицательный результат тоже результат. На этом и успокоился.
Но вскоре - и доесть не успел, - у меня на краю сознания проступила такая картинка: большая комната, столовая?
– стены в ней терракотового цвета, передо мной и дальше вправо я вижу накрытый стол, но отчетливо разглядеть, что на нем, не могу. Он покрыт белой скатертью, это я вижу точно. Еще дальше справа - большая арка, за которой еще другое помещение, там лестница, красивая, с деревянными резными перилами и столбиками. То второе помещение по цвету сходится с этим, где я. А за спиной у меня окна, тоже арками. Так или иначе - в помещении светло и, кажется, много букетов. Да, это розы, желто-оранжевые, с красными краями лепестков. Удивительно отчетливо и неуловимо.