Человек, который принял свою жену за шляпу

Сакс Оливер

Как парадоксально, что волшебный дар мистера Томпсона -- способность непрерывно фантазировать, заполняя вымыслами пропасти амнезии, --одновременно его проклятие. О, если бы, пусть на миг, он смог уняться, прекратить нескончаемую болтовню, отказаться от пустых, обманчивых иллюзий -- возможно, реальность сумела бы тогда просочиться внутрь, и нечто подлинное и глубокое ожило бы в его душе!

Память мистера Томпсона полностью разрушена, но истинная сущность постигшей его катастрофы в другом. Вместе с памятью оказалась утрачена основополагающая способность чувствовать, и именно в этом смысле он лишился души.

Лурия называет такое отмирание чувств "эмоциональным уплощением"

и в некоторых случаях считает это необратимой патологией, главной причиной крушения личности и внутреннего мира человека. Мне кажется, подобное состояние внушало ему ужас и одновременно бросало вызов как врачу. Он возвращался к нему снова и снова, иногда в связи с синдромом Корсакова и памятью, как в "Нейрофизиологии памяти", но чаще в контексте синдрома лобной доли, особенно в книге "Мозг человека и психические процессы". Описанные там истории болезни сравнимы по своему эмоциональному воздействию с "Историей одного ранения". В некотором смысле они даже страшнее. Несмотря на то, что пациенты Лурии не осознают случившегося и не тоскуют об утраченной реальности, они все равно воспринимаются как безнадежно оставленные, забытые Богом.

Засецкий из "Потерянного и возвращенного мира" представлен как боец, понимающий свое состояние и с упорством обреченного сражающийся за возвращение утраченных способностей. Положение мистера Томпсона гораздо хуже. Подобно пациентам Лурии с поражением лобных долей, он обречен настолько, что даже не знает об этом -- болезнь-агрессор захватила не отдельные органы или способности, а "главную ставку", индивидуальность, душу. В этом смысле мистер Томпсон, при всей его живости, "погиб" в гораздо большей степени, чем Джимми -- в первом сквозь кипение и блеск никогда не проглядывает личность, тогда как во втором отчетливо угадывается реальный человек, действующий субъект, пусть и лишенный прямой связи с реальностью.

Для Джимми восстановление этой связи по крайней мере возможно, и лечебную задачу в его случае можно подытожить императивом "установить человеческий контакт". Все же попытки вступить в настоящее общение с мистером Томпсоном тщетны -- они только усиливают его конфабуляции. Правда, если предоставить его самому себе, он уходит иногда в тихий садик рядом с нашим Приютом и там, в молчании, ненадолго обретает покой. Присутствие других людей тревожит и возбуждает его, вовлекая в бесконечную светскую болтовню; призрак человеческой близости снова и снова погружает его в состояние лихорадочного поиска и воссоздания себя. Растения же, тихий сад, ничего не требуя и ни на что не претендуя, позволяют ему расслабиться и приостановить бред. Всеобъемлющая цельность и самодостаточность природы выводит его за рамки человеческих порядков, и только так, в глубоком и безмолвном причащении к естеству, может он хоть как-то успокоиться и восстановить ощущение собственной реальности и бытия в мире.

13. Батюшка-сестрица

У миссис Б., в прошлом химика, начал внезапно меняться характер. Она стала беззаботной, странно фривольной, острила, каламбурила, ничего не воспринимала всерьез. ("Возникает ощущение, что вы ей безразличны, --рассказывала одна из ее подруг.
– - Похоже, ее теперь вообще ничего не трогает".) Поначалу такое резкое изменение личности приняли за гипоманию, но потом выяснилось, что у нее опухоль головного мозга. Краниотомия, вопреки надеждам, выявила не менингиому, а рак, поразивший базальные отделы лобных долей, примыкающие к глазницам.

Всякий раз, когда я видел ее, Б. казалась очень оживленной, постоянно шутила, отпускала шпильки (с ней обхохочешься, говорили сестры в Приюте).

– - Ну что, батюшка, -- обратилась она однажды ко мне.

– -

Хорошо, сестрица, -- сказала в другой раз.

– - Слушаюсь, доктор, -- в третий.

Обращения эти, судя по всему, казались ей взаимозаменяемыми.

– - Да кто же я наконец?
– - спросил я как-то, слегка уязвленный таким отношением.

– - Я вижу лицо и бороду, -- сказала она, -- и думаю об архимандрите. Вижу белый халат -- и думаю о монашке. Замечаю стетоскоп -- и думаю о враче.

– - А на меня целиком вы не смотрите?

– - На вас целиком я не смотрю.

– - Но вы понимаете разницу между священником, монахиней, и доктором?

– - Я знаю разницу, но она для меня ничего не значит. Ну батюшка, ну сестрица или доктор -- из-за чего сыр-бор?

После этого случая она частенько поддразнивала меня: "Как дела, батюшка-сестрица?" "Будьте здоровы, сестрица-доктор!", и так далее во всех комбинациях.

В одном из тестов мы хотели проверить ее способность различать правое и левое, но это оказалось весьма непросто, поскольку она произвольно называла то одно, то другое (при этом в ее физических реакциях не было никакой путаницы с ориентацией, как это случается при нарушениях восприятия или внимания, когда пациента "уводит" в сторону). Указав ей на это, я услышал в ответ:

– - Левое-правое... Правое-левое... Стоит ли копья ломать? Какая разница?

– - А есть разница?

– - Конечно, -- сказала она с точностью химика.
– - Правое и левое можно назвать энантиоморфами, но мне-то что? Для меня они не различаются. Руки... врачи... сестры...
– - добавила она, видя мое изумление.
– - Неужели непонятно? Они не имеют для меня никакого смысла. Ничто не имеет смысла... по крайней мере, для меня.

– - А... это отсутствие смысла, -- замялся я, не решаясь продолжить, --оно вас не беспокоит? Сама бессмысленность что-нибудь для вас значит?

– - Абсолютно ничего, -- ясно улыбнувшись, ответила миссис Б. таким тоном, словно удачно пошутила, победила в споре, или выиграла в покер.

Что это было -- отказ принимать действительность? Бравада? Маска, скрывающая невыносимое страдание? Выражение ее лица не оставляло сомнений. Ее мир был полностью лишен чувства и смысла. Ничто больше не воспринималось как важное или неважное. Все для нее теперь было едино и равно -- мир сводился к набору забавных пустяков.

Мне, как и всем окружающим, такое состояние казалось трагедией, однако саму ее это совершенно не трогало -- в полном сознании происходящего она оставалась равнодушной и беспечной, пребывая во власти какого-то последнего леденящего веселья.

Находясь в здравом уме и твердой памяти, миссис Б. перестала существовать как личность, "лишилась души". Это напомнило мне Вильяма Томпсона (а также профессора П., см. главу 1). Таков результат описанного Лурией эмоционального уплощения, с которым мы познакомились в предыдущей главе и еще раз встретимся в следующей.

Постскриптум

Присущее миссис Б. веселое "равнодушие" встречается довольно часто. Немецкие неврологи называют его Witzelsucht (шутливая болезнь), и еще сто лет назад Хьюлингс Джексон увидел в этом состоянии фундаментальную форму распада личности. Обычно по мере усиления такого распада утрачивается ясность сознания, в чем, мне кажется, заключается своеобразное милосердие болезни. Из года в год я сталкиваюсь с множеством случаев сходной феноменологии, но самой разнообразной этиологии. Иногда даже не сразу понятно, дурачится пациент, паясничает -- или это симптомы шизофрении. В 1981 году я недолго наблюдал пациентку с церебральным рассеянным склерозом. Вот что я читаю о ней в своих записях того времени: