Человек, который принял свою жену за шляпу

Сакс Оливер

В то время как корсаковец движим амнезией и небытием, туреттиком владеет экстравагантный импульс. Больной сам является и источником, и жертвой этого импульса; он может от него отречься, но не в силах избавиться. Таким образом, в отличие от корсаковца, туреттик втянут в двусмысленные отношения со своей болезнью -- побеждая, покоряясь, играя, он вступает с ней в причудливые перипетии борьбы и сговора.

Эго туреттика лишено защитных барьеров торможения и стыда, своих нормальных, физиологически определенных границ, и подвергается чему-то вроде интенсивной бомбардировки. Непрерывно, снаружи и изнутри, его подстегивают и соблазняют самые разнообразные импульсы. Импульсы эти, по природе своей физиологические и спазматические, проникнуты также личностным (или, скорее, псевдо-личностным) содержанием -- и являются туреттику в виде искушений. Выдержит ли личность такую атаку? Выживет ли "Я"? Сможет

ли оно развиваться, оказавшись во власти столь разрушительных сил, -- или же, как горько выразился один из моих пациентов, сломав человека, импульсы окончательно "туреттизируют душу"? Сумеет ли личность туреттика, находясь под физиологическим, экзистенциальным, почти теологическим давлением, остаться цельной и независимой, или же она окажется во власти сиюминутных импульсов, порабощенная ими, отнятая у самой себя?

Приведем еще раз слова Юма:

Я берусь утверждать... что мы есть ни что иное, как связка или пучок различных восприятий, следующих друг за другом с непостижимой быстротой и находящихся в постоянном течении, в постоянном движении.

Отсюда видно, что, согласно Юму, индивидуальное "Я" есть фикция --личность, утверждает он, существует лишь как последовательность ощущений и восприятий. Это очевидным образом неверно в случае нормального человека, который владеет своими ощущениями. Они не просто составляют безличный поток, но принадлежат субъекту и объединены его устойчивым "Я". Но в случае сверх-туреттика описание Юма, судя по всему, верно отражает происходящее --жизнь такого больного до определенной степени действительно является сменой случайных движений и ощущений, фантасмагорией содроганий без центра и смысла. С этой точки зрения туреттик есть юмо-, а не хомо-сапиенс. Такая судьба -- в философском и почти религиозном смысле этого слова -уготована всякому, у кого импульс решительно преобладает над "Я". Она сходна с фрейдистской "судьбой", также обрекающей человека на подчинение импульсам, но если в последней есть хоть какой-то, пусть трагический, смысл, то юмовская судьба совершенно бессмысленна и абсурдна.

Сверх-туреттик, как никто другой, вынужден бороться, просто чтобы выжить -- сформировать личность и сохранить ее целостность в условиях непрекращающейся атаки импульсов. С раннего детства они сталкиваются с почти непреодолимыми препятствиями на пути к формированию индивидуальности и личностному росту, и чудом можно назвать то, что в большинстве случаев им удается стать полноценными людьми. Воля к индивидуальности, потребность "владеть" собой -- самый могучий наш инстинкт. Он сильнее любых импульсов, сильнее болезни. Здоровье, воинствующее здоровье, обычно выходит победителем.

Часть 3

НАИТИЯ

Введение

На предыдущих страницах мы подвергли серьезной критике понятие неврологической функции и даже предприняли попытку радикально его переопределить. В контексте противопоставления "дефицитов" и "избытков" нам, конечно, пришлось им воспользоваться, но ясно, что для адекватного понимания внутреннего опыта одного этого понятия недостаточно. В дополнение к нему требуются концепции совсем другого рода, связанные скорее с искусством, с поэзией и живописью. Как, к примеру, передать сущность сна в терминологии функций?

Человек существует одновременно в двух смысловых вселенных. Одну можно назвать физической, другую -- феноменальной. Первая несет в себе аспекты количества и формальной структуры, вторая -- качества и целостности мира. У каждого из нас есть свой особый мир, свои внутренние ландшафты и маршруты, и для большинства они не требуют никаких точных неврологических коррелятов. Обычно о жизни человека можно рассказать без всяких медицинских подробностей (в лучшем случае они покажутся излишними, в худшем -- нелепыми и оскорбительными). Мы считаем себя свободными личностями, и даже когда речь заходит о том, что сдерживает нашу свободу, мы ссылаемся скорее на сложную систему культурных и нравственных устоев, нежели на превратности нейронных функций и нервной системы. Так происходит в нормальных жизненных обстоятельствах, однако, время от времени человеческая жизнь оказывается затронута и преображена действием органического расстройства. В этом случае рассказать историю человека, не упоминая о физиологии и неврологии, невозможно. Это справедливо в отношении всех описанных ниже пациентов.

В первых двух частях книги мы столкнулись с явными патологиями --отчетливыми неврологическими избытками и дефицитами. В подобных случаях и сами пациенты, и их родственники и лечащие врачи рано или поздно понимают, что имеет место болезнь, и что трансформация внутреннего мира больного связана с тяжелым и зачастую необратимым изменением какой-либо нервной функции. В третьей части речь

пойдет о другом -- о воспоминаниях и изменениях восприятия, о воображении и снах. Эти явления редко оказываются в поле зрения неврологии, да и медицины вообще. Подобные "наития", часто пронзительно яркие и проникнутые личностным содержанием, вместе со снами обычно относят к области психического. Психологи считают их плодом бессознательной или предсознательной активности, мистически настроенные умы видят в них проявления духовного начала, медицинский же и неврологический их аспект почти никогда не выходит на первый план. Эти явления трудно рассматривать в качестве объективных "симптомов", поскольку они наполнены драматическим, повествовательным и личностным смыслом. В силу самой своей природы наития чаще всего оказываются в ведении психоаналитиков и исповедников, принимаются за психотические состояния или объявляются религиозными откровениями; к врачам с ними приходят очень редко. Нам трудно допустить, что откровение может относиться к области медицины, -- считается, что наличие органической подоплеки его "обесценивает" (это, разумеется, неверно, ибо оценки и ценности не имеют ничего общего с этиологией).

Все наития, описанные в этом разделе, имеют более или менее четкие физиологические детерминанты, что ни в коей мере не должно умалять их психологического и духовного значения. Бог и вечный порядок открылись Достоевскому в серии эпилептических припадков -- отчего же вратами в запредельное не могут послужить другие органические расстройства? Эта часть книги в некотором смысле и есть исследование таких врат.

Когда в 1880 году Хьюлингс Джексон работал с эпилептиками и описывал их "наития" и "сновидные состояния", он использовал общий термин "реминисценции". Вот что он писал:

Я никогда не диагностирую эпилепсию исключительно на основании пароксизмальной реминисценции без сопроводительных симптомов; подозрение на эпилепсию появляется, если это сверхпозитивное психическое состояние возникает слишком часто... Ко мне ни разу не обращались за консультацией по поводу одних только реминисценций.

В моей практике такие случаи встречались. Ко мне обращались люди с непроизвольными, "пароксизмальными" реминисценциями в виде мелодий, видений, сцен и ощущения постороннего присутствия -- причем не только при эпилепсиях, но и при других, самых разнообразных органических расстройствах. Такие наития или реминисценции нередки при мигренях (см. главу 20 -- "Видение Хильдегарды"); описанное в "Путешествии в Индию" (глава 17) ощущение возвращения в прошлое связано с эпилепсией или токсикозом; симптомы из истории "Наплыв ностальгии" (глава 16) -- отчетливо токсической и химической природы, так же как и необычный случай гиперосмии, описанный в восемнадцатой главе под названием "Собачья радость"; ужасающую реминисценцию из истории "Убийство" (глава 19) вызвали либо эпилептическая активность в мозгу, либо растормаживание лобной доли.

Темой настоящего раздела является способность образного мышления и памяти в условиях анормальной стимуляции височных долей и лимбической системы мозга приводить к разного рода "наитиям". Изучая эти состояния, мы, возможно, узнаем нечто новое о церебральном механизме видений и снов -- о том, как мозг, который Шеррингтон называл "волшебным ткачом", сплетает для нас свои ковры-самолеты.

15. Реминисценция

Жившая в доме для престарелых миссис О'С. была слегка глуховата, но в остальном вполне здорова. Однажды ночью, в январе 1979 года, она увидела удивительно яркий, ностальгический сон. Ей снилось детство в Ирландии, и особенно живо -- музыка, под которую они пели и танцевали в те далекие годы. Она проснулась, но музыка продолжала звучать громко и ясно. "Я, наверно, все еще сплю", -- подумала она, но это предположение не подтвердилось. Пытаясь сообразить, что случилось, миссис О'С. встала. Была глухая ночь. Скорее всего, кто-то не выключил радио, подумала она, но почему музыка разбудила только ее?

Миссис О'С. проверила все радиоприемники в доме, но ни один из них не был включен. Тут ее осенило: ей однажды рассказывали, что пломбы в зубах могут работать как кристаллические детекторы, неожиданно громко принимая случайные радиопередачи. "Ну конечно, -- подумала она, -- музыку играет пломба. Это скоро пройдет. Утром надо будет с ней разобраться". Она пожаловалась сестре из ночной смены, но та ответила, что все пломбы выглядят нормально. Тут миссис О'С. пришла в голову новая мысль: "Какая же радиостанция станет среди ночи с оглушительной громкостью передавать ирландские песни? Песни, одни только песни, без всякого дикторского текста и названий. Причем только те, которые я знаю. Какая станция будет передавать только мои песни, и ничего больше?" И вот тут она задала себе вопрос: "А не играет ли радио у меня в голове?"