Человек, который принял свою жену за шляпу
Шрифт:
Говорит быстро, порывисто, и, кажется, безразлично... важное и незначительное, истинное и ложное, серьезное и шутливое, все сливается в быстром, неизбирательном, полу-конфабуляторном потоке... Противоречит себе ежесекундно... то говорит, что любит музыку, то -- что не любит, то сломала ногу -- то не сломала...
Мои наблюдения заканчиваются вопросом:
В какой пропорции сложились здесь 1) криптомнезия-конфабуляция, 2) присущее поражению лобных долей равнодушие-безразличие, и, наконец, 3) странный шизофренический распад и расщепление-уплощение.
Из всех форм шизоидных расстройств, "дурашливая", "гебефреническая" форма, больше всего похожа на органические синдромы -- амнестический и лобный. Это самые злокачественные и почти невообразимые расстройства --никто не возвращается из их зловещих глубин, и мы о них почти ничего не знаем.
Какими бы "забавными" и оригинальными ни казались такие болезни со стороны,
Сказанное выше наводит меня на мысли о борхесовском Фунесе и его замечании: "Моя память, приятель, -- все равно, что сточная канава" , а также о "Дунсиаде" Александра Поупа, где автор воображает мир, сведенный к беспредельной тупости -- ее величеству Тупости, знаменующей собой конец света:
Великим Хаосом наброшена завеса,
И в Вечной Тьме не видно ни бельмеса.
14. Одержимая
В "Тикозном остроумце" (глава 10) я описал сравнительно умеренную форму синдрома Туретта, упомянув однако, что встречаются и более тяжелые формы, внушающие ужас гротеском и неистовством. Я также высказал соображение о том, что некоторые пациенты способны справиться с болезнью, найти ей место в пределах личности, в то время как другие оказываются действительно "одержимы", не справляясь с собой в условиях невероятного давления и хаоса болезненных импульсов.
Как и многие врачи старой школы, сам Туретт различал не только умеренную, но и "злокачественную" форму синдрома, приводящую к полному разложению личности и особому "психозу", для которого характерны гиперактивность, эксцентричность и фантастические выходки, а также зачастую склнонность к пародиям и подражаниям. Эта разновидность болезни --"сверх-Туретт" -- встречается примерно в пятьдесят раз реже ее обычных форм и протекает намного тяжелее. Психоз Туретта -- своего рода перевозбуждение "Я" -- отличается и от остальных психотических состояний особой симптоматикой и физиологией. Тем не менее, в нем можно усмотреть сходства с двумя другими расстройствами -- во-первых, он похож на сверхактивный моторный психоз, иногда вызываемый L-дофой, а во-вторых, на корсаковский психоз со свойственной ему неудержимой конфабуляцией (см. главу 12). Как и они, психоз Туретта может почти целиком поглотить личность.
Я уже говорил, что на следующий день после встречи с Рэем, моим первым туреттиком, у меня открылись глаза. На улицах Нью-Йорка я заметил как минимум трех человек с теми же, что и у него, характерными симптомами, но выраженными еще более ярко. Это был день неврологического ясновидения. Одного за другим встречал я больных с синдромом Туретта предельной тяжести, страдавших тиками и спазмами не только моторики, но и восприятия, воображения, эмоций -- личности в целом.
Уже беседуя с Рэем в кабинете, можно было догадаться, что происходит на улицах, но простого рассказа здесь недостаточно -- это нужно видеть своими глазами. Клиника и больничная палата -- не всегда самое подходящее место для наблюдения за болезнью, особенно за расстройством, которое, несмотря на органическую основу, проявляется главным образом в подражаниях, отражениях, импульсах, реакциях и аберрациях почти неправдоподобной силы. Назначение больницы и лаборатории -- сдерживать и структурировать поведение, подчас вообще вынося его за скобки. Медицинские и исследовательские учреждения хороши для кабинетной, систематической неврологии, ограниченной рамками предписанных тестов и задач, но совершенно непригодны для наблюдателя-натуралиста. Полевая неврология изучает пациента в естественных условиях, не стесненного обстановкой научного исследования и полностью отдающегося порыву и игре каждого импульса. Сам наблюдатель должен при этом оставаться незамеченным, и для этого нет ничего лучше нью-йоркской улицы --безликой, оживленной улицы в огромном городе, где страдающие экстравагантными, неуправляемыми расстройствами люди в полной мере могут испытать и явить миру чудовищную свободу и абсолютное рабство своей болезни.
"Уличная неврология" имеет достойных предшественников. Джеймс Паркинсон, столь же неутомимый ходок по улицам Лондона, как и Чарльз Диккенс сорок лет спустя, исследовал получившую его имя болезнь не у себя в кабинете, а на запруженных лондонских улицах. Паркинсонизм просто невозможно полностью разглядеть в клинике -- он обнаруживает свой особый характер
Идя по улице, я вдруг заметил седую женщину лет шестидесяти, ставшую, судя по всему, центром какого-то странного происшествия, какого-то беспорядка -- но что именно происходит, было неясно. "Не припадок ли это?– -подумал я.– - Что вызывает эти судороги?". Распространяясь подобно эпидемии, конвульсии охватывали всех, кто приближался к больной, содрогавшейся в бесчисленных неистовых тиках.
Подойдя поближе, я понял, в чем было дело. Женщина подражала прохожим -- хотя слово "подражание" слишком убого, чтобы описать происходившее. Она, скорее, мгновенно превращалась в живые карикатуры на всех случавшихся рядом с ней людей. В какую-то долю секунды ей удавалось ухватить и скопировать всех и каждого.
Я видел множество пародистов и мимов, мне попадались клоуны и комики всех мастей, но никто и ничто не может сравниться с той зловещей магией, свидетелем которой я оказался -- с мгновенным, автоматическим, судорожным копированием каждого лица и фигуры. Причем это была не просто имитация, удивительная сама по себе. Перенимая и вбирая в себя лица и жесты окружавших ее людей, старуха срывала с них личины. Каждое ее подражание было в то же время пародией, издевательством, гротеском характерных жестов и выражений, причем гротеск этот, при яростном ускорении и искажении всех движений, был столь же осмысленным, сколь и непроизвольным. Так, чья-то спокойная улыбка отражалась на ее лице мгновенной неистовой гримасой; ускоренный до предела неторопливый жест превращался в конвульсивное движение. При этом некоторые из гримас были имитацией второго и третьего порядка. Оскорбленные, сбитые с толку люди не могли сдержать естественных реакций, которые в свою очередь тоже передразнивались и в искаженном виде возвращались к ним же, еще больше разжигая гнев и негодование. Этот непроизвольный гротескный резонанс, втягивавший окружающих в воронку абсурдной связи, и был причиной переполоха.
Пройдя всего один короткий квартал, исступленная старуха, словно в безумном калейдоскопе, породила карикатуры сорока или пятидесяти прохожих, каждая продолжительностью в секунду-две, а то и меньше, так что все это вместе заняло не более двух минут.
Существо, ставшее всеми вокруг, на моих глазах утрачивало собственную личность и превращалось в ничто. Тысячи лиц, тысячи масок и воплощений --как переживала она этот вихрь чужих сознаний и индивидуальностей? Ответ стал ясен очень скоро: эмоциональное давление в ней и в окружающих нарастало так стремительно, что становилось взрывоопасным. Внезапно, в отчаянии отшатнувшись от толпы, она свернула в ближайший переулок, и там, словно в сильнейшем приступе тошноты, с фантастической быстротой исторгла из себя все жесты, позы и выражения лиц только что встреченных ею людей. В одном колоссальном пароксизме пантомимической рвоты она извергла из себя всех, кем была одержима. И если поглощение заняло две минуты, то изрыгнуть их ей удалось за один прием, за один выдох -- пятьдесят человек за десять секунд, по пятой доле секунды на каждого.
После этого эпизода я провел с туреттиками сотни часов, разговаривая, наблюдая, записывая на пленку -- изучая их и обучаясь сам. Но ничто, я думаю, не дало мне такого непосредственного и пронзительного знания, как эти две фантастические минуты на нью-йоркской улице.
В тот момент я понял, что причуды физиологии ставят "сверх-туреттика" в исключительную психологическую и жизненную ситуацию, сходную с положением тяжелых "сверх-корсаковцев", но только с другой предысторией и другим исходом. Оба психоза могут привести к затемнению сознания, лихорадочному бреду и разложению личности, но если блаженный корсаковец ничего этого не осознает, то туреттик воспринимает свое положение с мучительной остротой и ясностью, хотя часто не может или не хочет ничего по этому поводу предпринять.