Человек против мифов

Берроуз Данэм

И вот в течение 2,5 тыс. лет люди подходили к проблеме выбора между эгоизмом и социальностью так, словно она чисто теоретическая. И не находили ответов. Им не удавалось. Не удавалось потому, что проблема эта на самом деле не теоретическая, а практическая. Ее решение заключается не в построении новых этических философий, а в создании нового общества. Всякая программа, всякий образ действий, всякое действие, ведущее к новому обществу, есть вклад в разрешение проблемы.

Когда человечество достигнет положения, при котором товары и услуги будут изобиловать, а эксплуатация прекратится, не будет разумных социальных причин для несовместимости вашего благосостояния с моим. Не имея больше никаких существенных функций, эгоизм отомрет и унесет с собой в могилу всю нашу проблему. Последнее философское оправдание социальной настроенности должно состоять в том, что только она способна дать решение всей проблеме. Последнее осуждение эгоизма состоит в том, что он делает решение навсегда невозможным.

Можем ли

мы достичь цели? Ну, наверное, не вы и не я, стареющие под нагрузками современного мира. Наша самая большая надежда – немножко сдвинуть Левиафана с места, чтобы наши дети и дети наших детей начали видеть рассвет. Даже до обуздания атомной энергии изобилие уже было очень возможной вещью. Теперь невольно создается впечатление, что перед нами безграничные возможности. А эксплуатация не обязательно должна существовать вечно. Человеческий род, отменивший рабство и крепостничество, научившийся политической демократии и претворяющий ее в жизнь, не может вечно упускать из рук управление всей своей социальной судьбой. Все это может показаться сказочным и утопическим сном, но ведь сбывались сны и гораздо более сказочные и утопические. Сны, которые снятся людям ночью, – туман и тень. Сны, которые снятся людям наяву, могут стать субстанцией мира.

Глава девятая

О ТОМ, ЧТО ВСЕ ПРОБЛЕМЫ СВОДЯТСЯ К ЯЗЫКУ

30-е годы начались голодом и кончились кровью. Очереди перед общественными кухнями уступили место пикетам у заводов и складов, а их, в свою очередь, сменили шеренги солдат, уходивших на войну. Десятилетиями удобно оперировать, хотя 30-е годы были лишь частью более продолжительной эпохи социальных перемен. Тем не менее они имели свою особенность и породили соответствующие ей доктрины, а среди них убеждение, что все проблемы сводятся к языку. Это учение, как я полагаю, не захватило широкие круги населения, большая часть которого, по-видимому, просто не выжила бы, если бы руководствовалась подобными представлениями. Однако это убеждение не редкость в среде интеллигенции – общественного класса, на причастность к которому каждый волен претендовать, достаточно простого заявления о присоединении. Если читатель чувствует, что не принадлежит к этому классу, то может прекратить чтение и сохранить за собой преимущество неведения хотя бы об одном социальном предрассудке. Но если он знает о своей принадлежности к интеллигенции, тогда, мне думается, ему будет полезно послушать.

Когда в 1938 г. Гитлер вступил в Австрию, он вынудил эмигрировать наряду с другими талантливыми интеллектуалами также и некоторых представителей философской школы, известной под названием "Wienerkreis". [67] Эта школа сложилась в середине 20-х годов нашего века и своими корнями уходила в XIX в. в работы Эрнста Маха и в XVIII в. в философский критицизм Юма. В центре внимания этой школы были вопросы логики и научного метода. Ее представители были убеждены, что если не все, то большинства основных философских проблем возникло из-за небрежного обращения с языком. Поэтому была поставлена задача очистить философский язык от двусмысленностей синтаксиса и определений. Так возник логический позитивизм.

67

Венский кружок. Примеч. пер.

Основателям этой школы досталась нелегкая жизнь. Мориц Шлик был убит одним студентом перед аншлюссом. Война забросила Витгенштейна в Англию, а Карнапа в США. Кроме того, они обнаружили, что позитивизм, уже проникший на Запад, принял там такую форму, какую они сами вряд ли желали ему придать. Новые энтузиасты позитивизма начали и социальные проблемы толковать так, как если бы они были чисто языковыми проблемами, а борьба против фашизма шла лишь в область определения понятий. В то время как "воображаемые углы круглой Земли" [68] пылали яростью и самопожертвованием, под терпеливыми руками новообращенных позитивистов вырастало то, что Карнап назвал "der logische Auibau der Welt" [69] .

68

Донн Д. "Священные сонеты", сонет VII: "Трубите в трубы ангелы, на круглой Земли воображаемых углах...".

69

Логическим зданием мира. Примеч. пер.

Как они могли в такое время и столь долго проявлять интерес к возведению "логической структуры мира"? Я не хочу сказать, что эта задача не важна, даже частичное ее исполнение могло бы пролить много света на все остальные проблемы. Но когда люди, подобные логическим позитивистам, утверждают, что здесь единственная задача философии и что сама философия есть всего лишь "критика языка" [70] , то мы вправе задать

вопрос, как могла процветать в столь неистовую эпоху такая анемичная и осторожная теория. Ответить можно было бы приблизительно так. Представьте себя членом общества, на которое обрушилось какое-то бедствие. Если вы считаете, что общество способно пережить это бедствие и залечить раны, то вы неизбежно свяжете себя с рядом философских предпосылок, полагая, например, что мир не является статичным и, следовательно, социальные изменения возможны или что общество может быть объектом познания и управляться на основе полученного знания. Но если вы считаете, что беда непоправима, то соответствующим образом меняются и ваши философские взгляды. Вы можете решить терпеливо сносить происходящее и, значит, впадете в стоицизм, вы можете начать с оглядкой срывать цветы удовольствий и, таким образом, впасть в эпикурейство; вы можете презреть все общепризнанные ценности и, следовательно, примкнуть к циникам; вы можете убедить себя в абсолютной невозможности познания, в невозможности даже быть уверенным в своем несчастье и в результате оказаться на позиции скептицизма. Все эти четыре философских направления пользовались успехом в Греции после македонского завоевания. Они как бы смоделировали идеологическую обстановку на все будущие времена мировых катастроф.

70

Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. М., 1958, с. 44.

Если же общество находит путь к исцелению, эти философские направления начинают стушевываться – частично из-за их дальнейшей бесполезности, частично из-за выявляющегося их противоречия повседневному опыту людей. По мере разрешения социальных проблем люди убеждаются, что на самом-то деле они обладают знанием, – и скептицизм блекнет в их глазах. Разрешение проблем означает возросшее благосостояние и лучшее его распределение. Отсюда – большая доступность удовольствий, меньше невзгод, и признанные ценности все больше упрочивают свое положение. Для эпох бурного развития характерно доверие к ценностям и богатство идей. Завоевания каждого нового дня приводят в смущение скептиков; успех отвлекает циников от их цинизма; искатели удовольствий освобождаются наконец от отравляющей их жизнь настороженности, а терпеливые в несчастьи стоики становятся нетерпеливыми при свете надежды. Неповторимо прекрасными кажутся все перспективы, и в таких условиях никому и в голову не придет считать философию, осеняющую возрождение мира, всего лишь говорением о говорении.

Но если исцеление отсрочивается, а ожидаемого поворота к лучшему все нет и нет, если, напротив, появляются мрачные предзнаменования ухудшения положения, то философия принимает другое направление. С одной стороны, налицо грозящий нам всем социальный кризис, с другой – наша собственная растерянность и отказ от поисков средств исцеления. Возможно, причиной всему недостаточная настойчивость наших поисков. Но, так или иначе, мы с грустью расписываемся в собственном поражении. Нас начинают посещать мысли о том, что, может быть, мы не там искали. Мы в замешательстве. Но не вызвано ли наше замешательство двусмысленностью синтаксиса и неясностью определений? Мы чувствуем себя несчастными. Но если мы сможем правильно определить слово "несчастье", то не выяснится ли, что в конечном-то итоге мы счастливы. На нашем банковском счету не имеется денег. Но если бы мы действительно поняли синтаксис выражения "имеется" и смысл отрицания, то, может быть, обнаружили бы, что мы богаты? Всякое замешательство – от плохо сформулированной речи. Все проблемы сводятся просто к языку.

Красота этого решения – в его простоте. Любой рассудительный человек может усвоить эту практику или понять ее, наблюдая со стороны. Потребуется, пожалуй, только немного посидеть в библиотеке над крупными словарями и трактатами по грамматике да проштудировать внушительный труд Кожибского "Наука и здравомыслие" [71] , который Стюарт Чейз, по его словам, прочел "от начала до конца трижды, а отдельные места – до десятка раз" [72] . Все это немного похоже на то, как если бы вы попытались расширить круг своих друзей за счет лиц, имена которых взяты вами из телефонного справочника.

71

Korzybski A. Science and Sanity. Lancaster (Po), 1933.

72

Chase S. The Tyranny of Words. N.Y., 1938, p. 94.

Вселяющая ужас проблема и легкое, изящное решение – какой поразительный контраст! Социальные катастрофы – это накал страстей. А что может быть безмятежней семантика? Чтобы убивать друг друга из-за ошибок в синтаксисе и неясности определений – для этого надо быть сумасшедшим. Каждый правоверный семантик и чувствует себя островком здравомыслия в океане безумия. Он правильно формулирует свои высказывания, и его слова имеют строго определенное значение. Если водоворот событий захватит его, что ж, тогда ничего не поделаешь, но его невмешательство не только допускается, но и предписывается его философией. Ему предписан эскапизм.