Человек с острова Льюис
Шрифт:
Фин наклонился вперед, положил руку ему на плечо.
— Ничего страшного, мистер Макдональд. Просто Маршели кто-то позвонил.
— Секундочку, — женщина прикрыла микрофон, тихо проговорила: «Я выйду в коридор», и поспешила покинуть большую гостиную. Большинство пациентов социального центра уехали на экскурсию на микроавтобусе, и здание почти пустовало.
Ганн кивнул на дверь. Они с Фином встали и, тихо переговариваясь, отошли от Тормода. Сержант был лет на шесть-семь старше Фина, но на голове у него не было ни единого седого волоса. Бывший полицейский задумался, не красит ли он их. Хотя не такой это был человек. Да и на лице у Ганна до сих пор ни единой морщины. Озабоченная гримаса — не в счет.
— Сюда пришлют
Фин кивнул.
— Кого бы они ни прислали, он не будет так внимателен к людям, как я. Единственное, что мы знаем о парне из болота — это то, что он приходится родственником Тормоду Макдональду, — Ганн помолчал, потом озабоченность на его лице сменилась виноватым выражением. — Значит, сам Тормод будет первым подозреваемым.
Из холла вернулась Маршели, убирая в сумочку телефон.
— Звонили из социальной службы. В «Дун Эйсдин» освободилось место в отделении Альцгеймера.
Глава одиннадцатая
Дома моя комната больше, чем здесь. Зато здесь недавно делали ремонт: пятен на потолке нет, и стены белые, чистые. На окнах двойное остекление. Ветра не слышно, и стука дождевых капель по стеклу тоже. Только видно, что окно снаружи залито водой, как будто слезами. Если плакать в дождь, никто ничего не заметит. Но плакать надо в одиночестве. Стыдно было сидеть там в слезах, пока все смотрели на меня.
Сейчас я не плачу, хотя мне грустно. Не знаю, почему. Интересно, когда Маршели придет и заберет меня домой? Надеюсь, там будет добрая Мэри. Иногда она гладит меня по лицу и смотрит на меня так, будто когда-то я ей нравился.
Открывается дверь, и в комнату заглядывает приятная молодая женщина. Она мне кого-то напоминает, но я не могу вспомнить, кого.
— Вы все еще в плаще и шляпе, мистер Макдональд, — замечает она. — А можно звать вас по имени — Тормод?
— Нет! — я как будто пролаял это слово. Девушка вздрагивает:
— Зачем вы так, мистер Макдональд? Мы же все здесь друзья. Давайте снимем ваш плащ и повесим в шкаф. И надо распаковать вашу сумку, разложить одежду по ящикам. Вы сможете сами решить, что куда класть.
Она подходит к кровати, на которой я сижу, и хочет помочь мне встать. Я стряхиваю ее руки:
— Мой отпуск закончен. Маршели придет и заберет меня домой.
— Нет, мистер Макдональд. Никто не придет. Теперь ваш дом здесь.
Я сижу и думаю: что это значит? Что она хотела сказать? Тем временем женщина убирает мою шляпу, потом поднимает меня на ноги и помогает снять плащ. Я ничего не понимаю! Это не мой дом. Маршели скоро придет. Она не может бросить меня здесь. Ведь правда? Она же моя любимая малышка.
Я снова сажусь. Матрас на кровати довольно жесткий. Маршели все нет. И я чувствую… Что же я чувствую? Как будто меня обманули. Предали. Сказали, что я поеду в отпуск, и бросили меня здесь. Все как в тот день, когда меня привезли в Дин. Он был нашей тюрьмой, а мы — заключенными.
Когда мы с Питером приехали в Дин, был конец октября. Трудно было поверить, что для детей построили такой громадный дом. Длинное двухэтажное каменное здание на холме, с обеих сторон от центрального возвышения — четырехугольные колокольни. Правда, колоколов в них не было, стояли каменные урны. Главный вход располагался в портике, его треугольную крышу поддерживали четыре гигантские колонны. На крыше тикали огромные часы. Их золотые стрелки отсчитывали время, которое мы провели в Дине. Иногда нам казалось, что время идет вспять. Думаю, дело было в нашем возрасте: в юности год составляет значительную часть жизни и тянется бесконечно. В старости таких лет уже прошло очень много, и каждый новый проходит быстрее. Мы движемся от рождения к смерти —
В тот день нас привезли в большой черной машине. Не знаю, кому она принадлежала. Было холодно, начинался снег с дождем. С верхней ступеньки лестницы открывался вид на жилища плотников внизу в долине, серые шиферные крыши и мощеные брусчаткой улицы. Еще дальше виднелся город. Нас окружала зелень: деревья, огромный огород, фруктовый сад, — и при этом до центра было рукой подать. Со временем я узнал, что в тихие ночи здесь можно было услышать шум машин, а иногда даже увидеть их фары.
Это был последний раз, когда мы видели свободный мир. Пересекая порог Дина, мы прощались со всем человеческим. В этом мрачном месте царили темные стороны человеческой натуры. В частности, эти темные стороны воплощал управляющий. Его звали мистер Андерсон, и другого такого грубого и злого человека надо было поискать. Я часто спрашивал себя, кем надо быть, чтобы получать удовольствие, помыкая несчастными детьми и наказывая их. Часто я мечтал встретиться с мистером Андерсоном на равных. Тогда мы посмотрели бы, насколько он силен! У себя в кабинете он держал двухвостую кожаную плетку. Длиной она была почти восемнадцать дюймов, толщиной — полдюйма. Когда мистер Андерсон хотел кого-то выпороть, он отправлял его к лестнице, ведущей в спальню мальчиков. Нужно было встать на первую ступеньку, чтобы стоять выше уровня пола, а руками держаться за третью ступеньку. И управляющий хлестал нас по задницам, пока наши ноги не начинали подгибаться.
Мистер Андерсон казался нам высоким, почти гигантом. На самом деле он был ненамного выше кастелянши. Свои редеющие пепельные волосы он зачесывал назад, и они казались нарисованными на его узком черепе. Верхнюю губу управляющего украшали тонкие, черные с проседью усики. Он носил темно-серые костюмы, и брючины собирались гармошкой над черными туфлями из толстой кожи. Туфли скрипели на плитках пола. Я всегда вспоминал крокодила из «Питера Пэна», который проглотил часы. Скрип туфель мистера Андерсона был для нас как «тик-так» крокодила. Управляющий курил трубку, и вокруг него всегда висел запах застоявшегося табачного дыма. В углах рта у него собиралась слюна. Когда он говорил, слюна пенилась на губах, становясь все гуще и белее с каждым словом. Он никогда не обращался к нам по имени. «Мальчик!» или «Эй, девочка!» — вот и все. И еще он говорил слова, которых мы не понимали — например, «провизия» вместо простого и понятного «конфеты».
Я первый раз увидел мистера Андерсона, когда люди, которые привезли нас в Дин, зашли со мной в его кабинет. Он был сама учтивость и все убеждал их, что за нами здесь отлично присмотрят. Но стоило им выйти за дверь, как мы быстро поняли, что такое «присмотр» в его понимании. Вначале он прочел нам короткую лекцию. Мы, дрожа, стояли на линолеуме перед его огромным полированным столом. Управляющий устроился по другую сторону стола, сложив на его поверхности руки. По бокам от него поднимались к самому потолку огромные окна.
— Начнем с начала. Вы всегда должны обращаться ко мне «сэр». Это понятно?
— Да, сэр, — ответил я. Питер ничего не сказал, и я ткнул его локтем.
— Что?..
Я указал головой на мистера Андерсона и повторил:
— Да, сэр.
Питер немного подумал, потом улыбнулся и повторил:
— Да, сэр.
Управляющий холодно посмотрел на него и продолжил:
— Мы здесь не поощряем римско-католическую церковь. Вы не должны петь гимны и читать библию вместе с нами. Оставайтесь в спальне, пока утренние молитвы не закончатся. Не пытайтесь обжиться: надеюсь, долго вы здесь не задержитесь, — он наклонился вперед, и костяшки его пальцев на столе ярко забелели в сумерках. — Пока вы здесь, помните: есть только одно правило, — тут он помолчал, потом громко и четко проговорил: — Делайте. То. Что. Вам. Говорят, — он снова встал. — Все понятно?